Его сиятельство тоже заметил это, и по какому-то таинственному закону стал теперь тяготиться молчанием и отторжением аббата. Камиль не знал, чего хотел, но чувствовал раздражение от этого неявного остракизма, ощущая его как пренебрежение и даже — омерзение. Если бы де Сен-Северен сделал малейшую попытку сближения — он гневно отверг бы её, выказав предельное презрение, но Жоэль молчал — и тем безмернее бесил де Сериза.
Камиль успокоил малышку Стефани, заверив, что ему уже лучше. Он лгал. Лучше не становилось. Всё это время он часто возвращался мыслями к тому единственному за десятилетие разговору с Жоэлем, на который пошёл сам — в пароксизме ненависти и злобы, как берут вражеский бастион. Теперь он не мог простить себе этого безрассудства, когда сам направился в Сен-Сюльпис, сумасбродной самонадеянности, когда возжаждал унижения того, кто всегда торжествовал над ним, и глупой слабости, когда неожиданно услышанные слова любви и истины на минуту сразили его. Он снова проиграл. А последние слова Жоэля, кои тот и бросил-то походя, и вовсе убили. Камиль сжал зубы и побледнел.
Стефани же снова отошла к аббату и спросила о том, чего никогда не понимала.
— Вы сказали, что гордецам посылается Господом для смирения испытания разорением, гибелью всего, что дорого, лишением здоровья… — Аббат кивнул, а Стефани, напряженно морща лобик, продолжала, — Но я слышала… это опять всё то же вольтерянство… что гордость благородна, а призыв к смирению унижает достоинство человека, лишает его жизненной силы. Это ложь?
Аббат пожал плечами.
— Скорее, глупость. Следствие духовного невежества. Человек, прикасаясь к бесконечной мощи Творца, не может не ощутить собственную немощь, и для богообщения смирение является просто естественным чувством. Мы склоняемся пред королём, но токмо ли паче Бог? При этом, если вы разумны, Стефани, скажите, чем мне гордиться пред Богом? Все, что есть у меня — Его дар, я — Его творение! Глупа гордость перед земным отцом, уместны послушание и любовь, но что же тогда надлежит испытывать пред Отцом Небесным? Недостаток смирения есть недостаток ума. Ведь Он Сам в смирении Своем бесконечно умаляется перед нами, не казнит за грехи наши, но кровью Своей пречистой спасает нас. Он зовет нас к Совершенству — такому же, какое воплощает Сам, и поддерживает бедных Израиля, нищих Духом! Но разве Господь думает о смиренных Своих как о ничтожных? Разве Он хочет унижения нашего достоинства? Пророки Его называют нас царственным священством, святым народом, людьми, взятыми в удел! Где же здесь унижение достоинства человека? Можно ли возвеличить выше?
