Вольфганг накинул на скульптуру мокрые тряпки, и она снова превратилась в уродливую, бесформенную глыбу. Цоколь с девизом он обернул в последнюю очередь.
— А теперь, Франк, расскажи ты нам, что делается на белом свете, — обратился он к брату. — Ты останешься обедать, это само собой разумеется. Гляйхен тоже останется. Ретта угостит нас пончиками, она в этом деле большая мастерица. Давайте-ка сядем поближе к окну.
Вольфганг почти всегда находился в радостном, творческом возбуждении. На два года старше Фабиана, он был немного ниже его ростом и крепче сложением, черты лица его были мужественнее и грубее, чем у брата. Волосы всегда были в хаотическом беспорядке, и в них мелькало много серебряных нитей. Его светло-карие глаза с темными крапинками искрились радостью. Но было в этих глазах и что-то странное, таинственное, не сразу поддававшееся определению. В противоположность брату он обращал мало внимания на свою внешность, и сейчас его светлая рабочая блуза была измята, выпачкана пеплом и засохшей глиной. Он явно находился в пылу работы и творческих исканий. Вольфганг часто смеялся и говорил отнюдь не так чисто, изящно и плавно, как его брат.
Учитель Гляйхен, человек с вьющимися, почти совсем седыми волосами, с резко очерченным, суровым лицом и мрачно горевшими глазами, был ростом несколько выше их обоих. Обычно молчаливый, он, когда начинал говорить, поражал всех красотой своей речи.
Вольфганг закурил новую «Виргинию» и обратил внимание Фабиана на вазу, стоявшую на столе.
— Посмотри, Франк, ведь это старинная китайская ваза, я хочу раскрыть тайну ее глазури.
Они заговорили о глазури и обжигательной печи Вольфганга, которой тот очень гордился.
В это время вошла домоправительница Вольфганга Маргарете, которую все называли Реттой. Вольфганг был холост, он считал, что женщины и дети вносят слишком много беспокойства в жизнь, а художник должен жить для искусства. Женщины, видимо, мало интересовали его, и Фабиан только однажды слышал от него восторженный отзыв об одной из них, а именно о некоей Беате Лерхе-Шелльхаммер, с которой они оба были знакомы смолоду.
Ретта, по-крестьянски одетая, приземистая, на редкость уродливая, смахивавшая лицом на ведьму, бесцеремонно вошла в мастерскую и направилась прямо к Вольфгангу. По мере приближения она, казалось, становилась меньше ростом, и на ее худом лице явно проступали растерянность и беспокойство.
— Перед домом ветеринара Шубринга остановилась машина, — сообщила она взволнованно, — скверное дело. Люди в машине все время указывают на наш дом.
