Ради того, удручен судьбы жестоким ударом,
Ты мне послание шлешь с явными знаками слез,
Чтобы тебя подхватил я у пенной пучины крушенья,
К жизни тебя возвратил, вырвал у смерти самой, -
Ибо тебе не дает святая Венера на ложе,
Прежнем приюте любви, нежиться в сладостном сне,
Не услаждают тебя песнопеньями древних поэтов
Музы, и бодр по ночам твой растревоженный ум.
Радостно мне, что своим меня называешь ты другом,
Просишь вновь у меня Муз и Венеры даров.
Но, чтоб о бедах моих ты не был в неведеньи, Аллий,
И не подумал, что я гостеприимство забыл,
Знай, как ныне я сам судьбы затопляем волнами,
И у несчастного впредь счастья даров не проси!
В годы, когда получил я белую тогу впервые,
Был я в расцвете своем предан весельям весны.
Вдоволь знавал я забав, была не чужда мне богиня,
Та, что умеет беде сладости горькой придать.
Но отвратила меня от привычных занятий кончина
Брата. О горе! Навек отнят ты, брат, у меня.
Брат мой, смертью своей ты все мое счастье разрушил,
Вместе с тобою, о брат, весь наш и дом погребен.
Вместе с тобой заодно погибли все радости наши,
Все, что, живя среди нас, нежным ты чувством питал.
После кончины его изгнал я из мыслей всецело
Эти усердья свои, прежнюю радость души.
Если ж коришь ты меня, что якобы стыдно Катуллу
Медлить в Вероне, пока здесь из столичных любой
Греет свои телеса в его опустелой постели, -
Это уж, Аллий, не стыд, это, скорее, беда.
Значит меня ты простишь; дары, о которых ты просишь,
Скорбь у меня отняла: не подарить, чего нет.
Кроме того, у меня и книг здесь мало с собою, -
Я ведь в Риме живу, там настоящий мой дом,
Там постоянный очаг, там вся моя жизнь протекает;
Из упаковок своих взял я с собой лишь одну:
Ежели все это так, не хочу, чтобы ты заподозрил
Умысел некий во мне или души кривизну.
Не по небрежности я не ответил на две твои просьбы:
Все я послал бы и сам, если б имел, что послать.
Я умолчать не могу, богини, в чем именно Аллий
Мне помогал и, притом, в скольких делах помогал,
Пусть же времени бег и недолгая память столетий.
Дел дружелюбных его ночью слепой не затмят.
Вам я скажу, а от вас пусть тысячи тысяч узнают,
Пусть и мой ветхий листок впредь говорит за меня;
::.
Пусть и посмертно о нем слава растет и растет;
Пусть рукодельник паук, расстилающий поверху ткани,
Аллия имя своим не заплетет ремеслом.
Как я измучен бывал Аматусии двойственной счастьем,
Знаете вы, и какой был я бедой сокрушен.
