Проходил час за часом, обе стороны несли потери. Когда огонь чуточку ослабевал, снизу кричали по-русски и по-фински:
— Григорьев, сдавайся! Греков, сдавайся! Живыми не уйдете!
В разгар боя над высотой появились два самолета. Григорьев приказал разжечь опознавательные костры, сразу же на их свет ударили вражеские минометы. Один из костров тут же накрыло прямым попаданием. Как было условлено, Григорьев одну за другой выпустил четыре сигнальные ракеты. Невидимые во мгле самолеты сделали несколько огромных кругов и улетели, не сбросив продуктов.
…Вернувшись, летчики доложат командованию, что в указанном квадрате видимости практически не было, но, судя по всему, там шел бой, который вели, вероятно, партизаны; распознать, где какая сторона, возможности не было, отмечено множество костров и ракет; опасаясь, что продукты могут попасть к противнику, от выброски решили воздержаться.
Никто ни словом не упрекнет летчиков, да и за что их упрекать? Разве за то, что они не знали всей трагичности положения партизан в эти часы?
Но в эти часы и самой бригаде было уже не до продуктов…
Небольшой группе финнов удалось скрытно проникнуть на высоту с юга. Они начали прокрадываться в тыл обороне, но наткнулись в ложбине на нескольких раненых партизан, которым делала перевязку медсестра. Раненые были с оружием, они открыли огонь. Егеря перебили всех, включая медсестру. Услышав перестрелку на самой высоте, Григорьев направил туда автоматчиков из единственного своего резерва — из разведвзвода. Разведчики быстро окружили вражескую группу и почти полностью уничтожили. Захваченный в плен раненый вянрикки[1] держался надменно, сразу же заявил, что он не финн, а швед, словно бы это делало его личность неприкосновенной, и предложил партизанам сдаться, обещая отношение к ним в соответствии с конвенцией о военнопленных. Допрос через переводчицу вел Колесник. Григорьев сидел неподалеку. Его мутило, жаром полыхала спина. Недавно еще один осколок — теперь в ключицу — зацепил его, и левая рука почти не действовала.
Колесник уже кипел от ярости.
— Мать твою разэтак! — не выдержал он. — А раненых ты перестрелял тоже в соответствии с твоей конвенцией? Переведи ему!
Пленный выслушал и так же высокомерно ответил:
— То была война, мы защищали свою жизнь. Когда сдадитесь — войны не будет. Зачем ненужное кровопролитие?
В это время приблизился Григорьев. Он присел, послушал.
— Черт побери! Он еще дипломата корчит из себя! — по-фински произнес он и начал медленно вынимать из колодки маузер.
