— Рыжик, ты сказал, и слива?
— Это не я сказал. Это сказала подружка Марго, моей кузины.
— Вся эта растительность стремится к мечте?
— Именно.
— Ага.
— Марго тоже сказала «ага», потом посмотрела на подругу с глубоким пониманием и добавила: «Ты совершенно права, рыжики я засолю в дубовой кадушке».
— «Ее красота в немоте». Замечательные слова. Как жаль, что они неприложимы к Анне.
— Увы.
— Значит, не прежде свадьбы?
— Боюсь что нет.
— Ну, а вдруг и после…
— Поручиться, конечно, нельзя. Тем более что эта самая подружка, как я слышал, вышла замуж и продолжает называть своего благоверного «мой любимый, мой князь, мой жених».
— Нет!
— Сведения вполне достоверные.
— Но он глубоко несчастный человек, ее муж!
— Вовсе нет. Он каждое утро говорит своей жене: «Люблю тебя, люблю, как в первый час…»
— Нет, Велько. Я не могу рисковать.
Это произошло за много лет до того, как Андрис поселился в своей избе на берегу Ветлуги, и все эти годы выработанный с помощью Анны иммунитет действовал безотказно.
А потом он увидел Марью.
Проводив Марью до помпезного подъезда гостиницы «Земля», Рервик, уставший от огненного буйства на площадях и улицах, вернулся в «Дарамулун». В номере Велько он застал Авсея Года. Вуйчич по обыкновению сидел на диване, попивая ледяной бледно-желтый сок какого-то местного плода. Год, все в той же белой рубахе и тесных синих штанах, возбужденно ходил по комнате.
— Слышишь, Андрис, — сказал Велько, — у Авсея любопытные сведения о Болте. Не исключено, что он уцелел.
Мысли Рервика и так бродили вокруг Цесариума. Он сел и вопросительно посмотрел на Года.
— Встретил тут я одного старого знакомого. Можно сказать — друга. В те времена, когда я был доверенным оператором ЛЕХроники, он занимал довольно высокий пост в куратории личных сношений. Помните кадры, что я вам показывал. Он там в розовом мундире. Подавал бумаги Болту.
— Помню, — сказал Андрис.
— Я увидел его на площади, где снимали фейерверк. Разговор о старых временах, общих знакомых. О верности традициям. На судьбу жаловался. Не может приспособиться. На глазах в карнавалах и гуляньях. гибнет дух Леха. Не только его сердце плачет по утраченному. Надо ждать. Так говорит ОН. ОН меня помнит. ОН соберет всех, когда вернется на Лех.
— Стало быть, Болта на Лехе нет?
— Судя по этим словам, нет. Но, может быть, это игра.
— Игра? Прекрасно. Нам ли не принять игру. Мы — люди кино.
— Рервик почувствовал вдохновение, — проворчал Велько.
— Да, но не кинематографическое. Я полон простого человеческого желания свернуть Болту шею. Удовольствие, которое я при этом испытаю, не в пример сильнее творческого наслаждения от исследования психологии выродка. Может быть, для Марьи это большая потеря, но повстречай я его сейчас — не удержусь.
