Всхлипнув, Белоголовый потянул из ножен короткий нож, перерезал окровавленное древко и, скрежеща зубами и ругаясь, потянул стрелу из раны. Вытащил и повалился навзничь, от невероятного облегчения мало вновь не обеспамятев. Перед глазами всё поплыло, в голове и по всему телу появилась странная лёгкость. Он словно плыл над землёй, отрываясь от неё и взлетая неведомо в какие дали, затянутые синеватой дымкой. Разворачивались иные земли, поросшие густыми лесами, вздымались высокие горы, на каменистых уступах и осыпях которых змеились узкие дороги, широким ковром стелилась степь, морщилось и ходило хмурыми волнами незнакомое море с торчащими каменными клыками у песчаных берегов…
Белоголовый вздрогнул и открыл глаза. Ему вдруг стало не по себе — душа мало не отлетела в вырий сама, оставив на земле тело на потраву волкам да воронью.
Скрипя зубами, Белоголовый сел — голова опять закружилась. Разом вспомнилось ВСЁ, и Белоголовый заплакал…
В ночи печально и тягуче веяло гарью — несло терпким дымом уже угасшего пожарища, тянуло жаром ещё рдеющих угольев. Скулил где-то меж угольями осиротелый домовой да выл у опушки испуганный случайно уцелевший пёс.
Сквозь сон Бус слышал, как заскрипел лежак под ключником. Старческий кашель прорезал тишину и Белоголовый старательно зажмурил глаза.
Я сплю! Сплю-ю-ю…
Меня вообще здесь нет…
Белоголовый дошёл до опушки и устало упал на колени — теперь можно было и отдохнуть. Над чапыжником ясно виднелись островерхие кровли, слышался прерывисто-ленивый лай псов. Мальчишка привалился спиной к коряво-шершавой коре старого дерева и прикрыл глаза. Лесной великан ласково склонился ветвями над маленьким человеком, словно стремясь его от кого-то укрыть.
А и было от кого укрывать — для него, Буса, сейчас не поймёшь, кто свой, а кто чужой. Корчму и весь разорили плесковичи, а старшим был сын боярина — своего боярина! — кметь, которого все всегда считали добрым и весёлым. В Лужках, должно быть, посчитали, что из Неклюдовой корчмы и живых-то никого не осталось. А самого Буса просто не нашли. И немудрено. Да и из самих-то Лужков жив ли кто, — вдруг подумалось Белоголовому.
Потому и подался раненый и битый жизнью парнишка на полдень, к дальней родне, про которую слышал едва краем уха — где-то около Руссы, в Выселках жила у него дальняя родня. А одному в лесах мыкаться — последнее дело. Пропасть он бы не пропал — не таков был. И с голоду бы не помер, и от зверья отбился бы, а то и от человека лихого, татя шатучего. Да только негоже человеку одному жить. Тем более — мальчишке.
