- Дайте же мне сына! Дайте покормить его грудью!
- Ребенок мертв, - покачав головой, сдавленно прошептал врач. - Возьмите себя в руки. Вы должны жить.
Сельма в отчаянии вскрикнула и сразу же умолкла; лицо ее осветилось радостной улыбкой, будто она открыла для себя нечто, доселе неведомое.
- Дайте мне его, - сказала она спокойным голосом. - Дайте и мертвого...
Врач положил ей на руки мертвого младенца, и Сельма прижала его к груди.
- Ты пришел за мною, сын мой, - сказала она, поворачиваясь к стене. - Пришел показать путь к берегу. Веди же меня к выходу из этой мрачной пещеры...
Через минуту солнечные лучи, проникнув сквозь шторы, упали на два неподвижных тела; величие материнства охраняло их ложе, осененное крыльями смерти.
Врач в слезах вышел из комнаты. В гостиной при его появлении радостное возбуждение сменилось воплями горя. И только Мансур-бек не издал ни звука, ни вздоха, не проронил ни единой слезы и не сказал ни слова; он стоял неподвижно, как истукан, держа в правой руке бокал вина.
* **
На следующий день Сельму обрядили в ее белое подвенечное платье и уложили в гроб, обитый белоснежным бархатом; саваном же младенца были пеленки, гробом - объятия матери, могилой - ее холодная грудь.
Погребальная процессия двигалась так же медленно, как бьется сердце в груди умирающего. Я шел следом, затерявшись в толпе, и никто не подозревал о моих чувствах.
На кладбище архиепископ Булос Галеб отслужил молебен; хор священников с мрачными, равнодушными лицами вторил звукам его голоса.
Когда гроб опускали в могилу, послышался шепот:
- Никогда не видал, чтобы двоих хоронили в одном гробу...
- Младенец словно за тем и пришел, чтобы избавить мать от тирании жестокого мужа...
- Посмотри на Мансур-бека - какой у него равнодушный взгляд. Будто он не потерял разом жену и сына...
- Завтра архиепископ найдет ему невесту богаче и крепче здоровьем, чем Сельма...
Перебирая четки, священники продолжали читать молитвы, пока могильщик не засыпал яму землею. Настала пора прощаться, и люди по очереди подходили к архиепископу и Мансур-беку, утешая их сладкоречивыми фразами. Я же одиноко стоял в стороне, и мне никто не сочувствовал, хотя Сельма и ее сын были для меня самыми дорогими существами на свете.
И вот кладбище опустело; у свежей могилы стоял лишь могильщик с лопатой.
— Знаешь, где похоронен Фарис Караме? — спросил я.
Окинув меня долгим взглядом, он показал на могилу Сельмы.
— В этой яме я уложил ему на грудь дочь, на грудь же дочери — ее сына. И сверху насыпал земли вот этой лопатой.
