Ее тело болело, словно все молотилки мира запросто прошлись по ее костям. Ей казалось: человек просто не может существовать на подобном пределе. Сначала она подумала, что не сумеет сдвинуться с места, дать движение затекшим мышцам, каждая из которых болела так, словно ее резали ножом. В довершение ко всем прелестям кружилась голова, разламывалась спина. А в воспаленные глаза (казалось) насыпали раскаленный песок и при каждом движении век больно чувствовались острые горячий песчинки. Но с огромным трудом ей все-таки удалось принять вертикальное положение и впервые взглянуть на телефон. На телефон, на который она все время смотрела, особенно большую часть прошедшего вечера…
Желание позвонить было настолько сильным, что она даже положила руку на холодную трубку, а потом — резко отдернула пальцы. Словно прикоснулась к змее. Нет, она не станет сейчас это делать. Она прекрасно знала, что услышит в ответ. Раздраженный, злой голос разбуженной свекрови, которой абсолютно наплевать на то, что у мальчика режутся зубы. Сначала та сделает ей колкое, болезненное замечание — таким ледяным, презрительным, ехидным тоном, который так любила и умела на себя напускать. Потом произнесет длинную тираду о ее беспечности, глупости и эгоизме. Свекрови наплевать, что она не спит уже третью ночь, что от бессонницы, отчаяния и страха за малыша она больна, по-настоящему больна и даже тело болит так, словно ее избили. Что она очень устала, у нее разламывается на две части спина, которая болит с начала беременности и до сего дня — больше года мучительной, изнуряющей боли, что она одна в темной квартире, одна — молодая, неопытная, с малышом на руках, без помощи, без поддержки, с чувством такой растерянности и ужаса, какие не испытывала никогда в жизни. Усталость, и страх, и малыш, который мочит пеленки и бесконечно орет, и она устала от этой тяжелой физической работы (пеленать, переодевать, кормить, пеленать, переодевать, кормить) и от этого бесконечного крика, который просто убивает, ведь ей кажется, что это ее сердце рвется по частям… Разрывается на мелкие кусочки, превращая душу, и мозг, и грудь в болезненную рванную рану. Потом свекровь ей скажет, что ее муж спит, и она, разумеется, не станет его будить, ведь он завтра рано встает на работу и плевать, что она после бессонной ночи встанет еще раньше. Не может же она (в самом деле!) требовать, чтобы ее муж, который работает, находился в этом аду! И свекрови даже в голову не придет, что называет адом нахождение отца в одной комнате с собственным сыном. Он не высыпается, и от крика малыша у него расстраиваются нервы и болит голова, а она — плохая жена и мать, если смеет требовать, чтобы он, ее муж, так страшно мучился. А потом свекровь швырнет трубку. И от услышанного ей станет еще хуже. Она уже точно не сможет заснуть, не сможет даже прилечь. А будет, как в прошлые ночи, бессильно сжимать зубы и кулаки, до самого утра нервными, тяжелыми шагами расхаживая по ночной кухне. Так было несколько дней назад, так продолжалось каждый раз по истечении девяти месяцев жизни малыша. Малыша, на которого его собственный отец смотрел с плохо скрытым равнодушием.
