И вообще, смотрелась церковь угловато. Такое впечатление, что состоит она из одних углов. И весь её вид был какой-то воинственный. Вроде приняла оборону от кого-то. Совсем не то, что наши церкви. Округлые, светлые и родные.
Мало того. Это здание было таким старым, что почти вросло в землю. Интересно, какого она века?
Везде горели свечи. Пахло ладаном. Подруги мои вместе с Мирче тихонечко прогуливались по церкви, рассматривая иконы. Было тихо. И свет, проникающий через этот маленький чердачок, смутно и невыгодно освещал их.
Я, как всегда прямолинейно и не боясь, зарядила отца Николая своим вопросом точно в лоб:
— А скажите, батюшка, Вы ведь моих подруг знаете?
В ответ священник крякнул, отвернул своё лицо в сторону, чтобы не смотреть мне в глаза. Постучал тихонечко ногой об пол. Глубоко вздохнул, словно решаясь на что-то. Потом повернул назад ко мне голову и произнес:
— Конечно, знаю, дочь моя. Вернее, раньше-то я их не знал. А вот теперь, по воле случая, пришлось познакомиться.
От его откровения у меня все слова застряли в горле. Когда я в батюшке признала отца Николая, то мне все время казалось, что мои подруги что-то напутали. Что в их таком странном исчезновении священник не принимал никакого участия. Что это вообще какой-то бред сивой кобылы. Да и зачем священнослужителю такие причуды? Зачем тайком водить в церковь? Не проще ли было прийти и сказать, что ему от нас надо? Сплошные зачем, зачем, зачем? Вот я ему их и задам.
— Зачем? — спросила я батюшку.
— Что зачем, — не понял он.
— Зачем Вам, высоко порядочному человеку понадобилось ввязываться в такие сомнительные авантюры? Вы ведь прекрасно понимали что делали?
— Да что ты, Мария. Ничего предосудительного, плохого и в мыслях не было, — только начал говорить батюшка, как в этот момент из боковой комнаты вышли старая румынская женщина и мальчик.
Это была совсем старенькая бабушка, но приятного вида. Маленькая, сухонькая. Опрятная. В темных, не по возрасту, густых волосах почти не было седины. Стянуты они были пучком на затылке. А на подвижном лице, словно угли, горели черные глаза. Передвигалась она очень плохо, поэтому опиралась на паренька.
— О! — Воскликнула Дашка. — Наш цыганенок.
— Ага. И наша старушка, — поддержала её Люся.
Старушка медленно приблизилась к нам, и, глядя прямо мне в лицо, прошептала что-то на своем диалекте. Я не поняла её слов, но почувствовала, что то, что она произнесла, касается меня лично. Что всё то таинственное напряжение, которое в последние дни витало вокруг меня, найдет в эту минуту свой выход. Что сейчас, как в театре, я приподниму завесу, и начнется последний акт нашего странного, мягко выражаясь, спектакля. Так сказать, его кульминация.
