«Живущий под кровом Всевышнего, под сенью Всемогущего покоится», — пришло ему на ум, кстати же и подоспело время заключительной молитвы «Ибо он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы». Теперь его шляпа заняла место между шапками слуг. Видно, такой уж был обычай в Севилье, ведь все мы слуги во имя Господне: «Перьями своими осенит тебя, и под крылами его будешь безопасен».
Следующая комната все для тех же головных уборов была чиста, как бывает чиста душа человека после исповеди, человека, который не имеет более ничего от мира сего, но еще и ничего — от небес. На столе с высокими ножками перед черным распятием — здесь все было высоким и узким: стены, ножки стола, крест — лежала красная шапочка кардинала, такая же узкая и высокая, расширяясь кверху четырьмя закругленными зубцами и оттого напоминая розу ветров, — он повелевает ветрами, он, Великий Инквизитор. И выходит, что обладатель шапочки сейчас дома. Значит — вперед. И Эль Греко вознес молитву: «Не убоишься ужасов в ночи и стрелы, летящей днем».
В секретарской над стопкой бумаг воздвигся капеллан, тот самый, что приезжал к нему в Толедо. Вернулся он скоро. Его Высокопреосвященство повелел Доменико Теотокопули явиться завтра поутру для работы. Ночлег ему приготовлен у братьев-доминиканцев. Капеллан передоверил его попечению слуги, слуга — привратнику, привратник подозвал уличного мальчишку, чтобы тот показал ему дорогу, но Эль Греко и сам знал Севилью, а потому и поехал к месту своего ночлега.
Принимая его на другое утро у себя в библиотеке, Ниньо де Гевара облачился в лиловые цвета адвента. На возвышении у окна разместился мольберт — его уже ждали. Эль Греко отвесил тройной поклон, первый — у дверей, второй — на середине комнаты и третий — когда целовал рубин на руке у кардинала. Камень не имел цветов адвента, камень был красен, как засохшая капля крови на суровой руке хозяйки, которая небрежно помыла руки после того, как обезглавила курицу. Зимнее сукно кардинала источало запах камфары, по всей видимости, его совсем недавно достали из сундука. Эль Греко нашел, что этот запах как нельзя больше соответствует лицу Ниньо де Гевары. В остальном же запахи ничем не отличались от обычных для библиотек запахов. Пахло пылью, бумагой и чернилами.
Облобызав рубин, Эль Греко выпрямился и взглянул кардиналу прямо в глаза. Но увидел он лишь черную оправу очков — как решетка, защитная решетка над цистернами для пресной воды, над детьми и зверьем, словно на Крите, на его возлюбленном Крите. Ему послышался в эту минуту голос матери, ее ласковое предостережение: «Не поднимай решетку, Доменикос, не то придет отец с розгой…»
