— Вы даже могли бы вступить в братство Святой инквизиции.
Оба засмеялись неслышно, и лица их при этом остались неподвижными. Затем Газалла с угрожающим видом вскинул голову.
— Вы тут помянули Фому, тогда уж вспомните заодно, что одна-единственная цитата из него, из Фомы, нашего ангелоликого учителя, может отдать вас в руки Святой инквизиции, стоит Ниньо, — последние слова он произнес тоном насмешливым и в то же время презрительным, — хоть раз в свободном переложении помянуть мысль Фомы о том, что человек должен повиноваться лишь своей совести, что совесть наша должна держаться того, что признается нашим умом как содержание истины. Мой брат Агостино умер не столько как последователь Лютера, сколько как последователь Фомы.
И новый удар грома, ближе, продолжительней, словно то якорная цепь выкатилась из глубин ночи, заставив дрожать оконные стекла. Но лишь Эль Греко услышал этот гром, Газалла же был слишком занят своим гневом и своими мыслями. Он воскликнул:
— Но воля верующего должна приспосабливаться к Святой инквизиции, ибо от необходимости вертеть головой во все стороны шеи всех завернуты как гайки, спины всех согнуты, сны всех наполнены пляской огня. И коль скоро мы хотим жить, мы выучимся и лгать.
И снова Эль Греко отмахнулся вспугивающим движением руки.
— А они разве живут? Эти благочестивые церковные муравьи толкуют лишь о вечной жизни, чтобы тем самым хитроумно продлить свою не столь вечную.
Газалла хлопнул себя по коленям:
— Чего ради мы остаемся тогда в этом плену, когда на свете есть свободная Венеция?
Сверкнувшая поблизости молния озарила их лица, и Газалла испугался глаз Эль Греко.
— Крит, Крит, — пробормотал Эль Греко и поднялся с места. — Нет, нет, — проговорил он далее твердым, ледяным голосом. — Идемте, Газалла, выйдем под грозу.
Газалла отговорился усталостью.
— Вы просто боитесь, — угрожающим голосом произнес Эль Греко.
Тогда Газалла набросил свою накидку и последовал за ним прерывистым шагом. Узкие улочки были наполнены громом. Теперь Газалла шагал торопливо, словно завидел перед собой какую-то цель. Широкие всполохи молнии освещали на продолжительность двух шагов искрошившиеся ступени. Они шагали сквозь ночь и хранили молчание. Небо было выжидательно темным, пока в очередной раз не распахивало глаза страшным движением. При этом Газалла всякий раз закрывал лицо, а Греко знай шагал дальше, и по развалинам, озарявшимся светом, пробегал его спокойный и пытливый взгляд.
