Старые книжки про будущее
— То, что все другие продают, — дешевый ширпотреб! У нас в магазине будут сексуальные игрушки совершенно другого уровня. Ким, который мой стеклодув, у него уникальные вещи. Ну посмотри: ведь здорово сделано.
— Не клади дилдо рядом с тортом!
Я испекла к Новому году для своей дочери торт, трудоемкий, как пекли до феминизма. Моя мать такие пекла еще в коммунальной квартире. Я ее завлекла этим тортом, потому что у нее расстроились планы, она с кем-то поцапалась в последний момент. Для нее Новый год вообще мало значит. Это для меня, по старой памяти, — мне и всякий-то раз обидно, что под Новый год ничего особенного и удивительного не происходит, а тут не то что век, тысячелетие кончается. И я отказалась идти в гости под предлогом материнского самопожертвования. Куда я собиралась идти, там никаких сюрпризов не ожидалось.
А она — она сюрпризов от жизни не ждет. Она живет активно, она сама все время сюрпризы устраивает.
— Но согласись, — говорит она, — очень красивая работа!
— Пропорции неправильные, — уныло критикую я. Не зря ж меня отдавали учиться на искусствоведческий. Или зря?
— Ты всегда критикуешь!
И меня критиковали. Надо сохранять семейные традиции. А дилдо стеклянное наводит на меня тоску — я боюсь, что оно в ком-нибудь сломается. И дочь мою, и этого ее бездарного корейца засудят.
— Ты ничего не понимаешь в бизнесе! Мы регистрируемся как общество с ограниченной ответственностью.
Я тоже хочу ограниченной ответственности. Что я вообще понимаю? В том мире, где я росла, не то что стеклянные члены — локти не полагалось класть на стол.
Если бы моя мать знала, что ее внучка захочет открыть лавочку по продаже секс-игрушек, она бы сказала: «Какое низменное занятие!».
И это она сказала бы про торговлю, а не про секс-игрушки, про которые она не знала, что это такое. А если б догадалась в глубине души, то даже самой себе не призналась бы. Уважающая себя женщина не могла о такой низменной гадости догадываться.
У нас было строгое воспитание; низменное не признавалось существующим. Даже некоторые функции организма в идеальном мире должны были отмереть, как деньги. Я лет до шести надеялась, например, что при коммунизме не надо будет ходить на горшок.
А когда мне объяснили, как делаются дети, я вовсе не смутилась и не расстроилась. Я сказала: «Такого не может быть. Может, так было в прошлом, до революции, но теперь это запрещено!» А Тамарка, которая в бараке жила: «Ну, — она сказала, — ну, с тобой дойдешь». — Она прямо загибаться начала, прямо ухихикалась. «Наверное, есть такие клиники, — объяснила я терпеливо, — диспансеры. Туда приходят, и государство выдает таблетки. По талончикам».
