Вот так я понимаю Врубеля, – закончил он, глубоко вздохнув. – Конечно, это мое субъективное восприятие. Все дело в том, что она напоминает мне одну девушку.
Маруф быстро обернулся, но Рене, избегая его взгляда, прошел к следующей картине, поздравив себя со своевременным отступлением. Доменг с Андреем, как видно, проникнувшись глубокой взаимной симпатией, показались в конце зала, о чем-то увлеченно беседуя.
После запоздалого обеда и небольшого отдыха они всей компанией решили прогуляться по набережной. Было еще совсем светло. Ветер стих, и над городом воцарился странный необъяснимый предвечерний покой. Кругом по-прежнему было много народу, не утихало уличное движение, курсировали прогулочные катера по Москве-реке, но все звуки были словно притушены, машины плавно скользили по мостовой, как в замедленной съемке; смех и голоса идущих мимо людей доносились будто издалека. Воздух в преддверии сумерек был совершенно неподвижным, однотонно блеклым, но чудно ласковым.
Маруф увлек Рене в сторону от остальных и сказал:
– Помнишь, о чем ты спросил меня в галерее? Не знаю, какую тайну вы от меня скрываете, но я уже понял, что есть нечто, чего я не ожидаю встретить. Не думай, что любовь к этой девушке для меня простая блажь, преходящая влюбленность или упрямое желание заполучить то, что от меня ускользнуло. Это даже не чувство, вызванное благодарностью за спасение. Между мной и Меттой существует прочная связь. Ее нельзя разорвать, она неподвластна обстоятельствам, времени, преградам.
Рене молчал, чувствуя, что надо дать ему возможность выговориться. Маруф же, найдя благодарного слушателя, которому можно излить наболевшее, увлекся воспоминаниями и не замечал, что отставшие спутники приблизились и с безмолвным сочувствием внимали его рассказу.
– Она не просто спасла мне жизнь, – продолжал Маруф, – но создала меня заново. Может, ты не знаешь, но, когда мы встретились, я был едва ли не трупом. Жизнь угасала во мне, желаний не оставалось; единственное, о чем я мечтал, – это поскорее умереть. Все, что меня волновало, составляло смысл жизни, медленно отступало в тишину, в непроницаемое жуткое молчание. Образы близких и дорогих мне людей растворялись и пропадали в туманной мгле. Я неотвратимо проваливался в черную яму полного равнодушия и бесчувственности. Из этого состояния апатии меня временами вырывали адские боли, настолько нестерпимые, что я приказал своим людям ни под каким видом не давать мне оружия, дабы не впасть в греховный соблазн оборвать свое жалкое существование одним милосердным выстрелом. Я прятался от всех, кто меня знал, на том острове, на другом конце света, как издыхающее животное прячется в укромном месте. И вот пришла эта девушка и выхватила меня в самый последний миг из непроглядной бездны. Почему она это сделала, я до сих пор понять не могу. Она видела и знала, что опасаться меня не приходилось, – я тогда использовал любую возможность, чтобы хоть ненадолго отрешиться от изводящих меня болей и общение с вами рассматривал как развлечение. К счастью, я не был озлоблен своей горькой участью, и все, что вас могло ожидать, – это легкий испуг. Но ее-то невозможно было провести. Зачем же она взяла на себя труд возиться с умирающим?
