Он повалил ее на кровать. Она раскрылась, и он без предварительной игры вошел в нее. Это был самый впечатляющий акт в жизни Джесс. И самый короткий.
Потом Роб не скатился с нее, а остался лежать в тесном кольце ее ног и рук. Она небольно ударила его кулачком по плечу.
— Не понимаю…
На самом деле она все прекрасно понимала. Вспышка страсти явилась своего рода ритуалом — сродни изгнанию дьявола. Они вместе блуждали по темному лабиринту, где были узкие аллеи матерей и сыновей и более широкие и светлые — мужчин и женщин.
Роб молчал.
Она снова шлепнула его кулачком.
— Еще хочу!
Потом, после того как они немного поспали и одновременно проснулись, Джесс высвободилась и пошла в ванную.
Матовое стекло подтвердило: уже стемнело. На беленом подоконнике ванной выстроились в ряд бутылочки и флаконы, в том числе с любимой туалетной водой Роба. Джесс нахмурилась: фи, как прозаично! Выдавила на руку немного крема после бритья и почувствовала знакомый запах Роба. Она вытерла руку и нагнулась, чтобы напиться из-под крана. Не глядя в зеркало, пригладила мокрыми руками волосы. Глубоко вздохнула. И вернулась в спальню, легла рядом с Робом.
— Что случилось с твоей матерью?
— Расскажу, если хочешь.
— Подожди. Дэнни знал?
— Да. Я ему рассказал, потому что это было важно. Мы же были друзьями.
— Выкладывай.
* * *
Это случилось спустя два года после того переломного момента. И началось как обычно.
Роб уже уснул, и вдруг подсознание просигналило: проснись! Он резко сел на своем матрасе и посмотрел на супружескую кровать — мамы не было. Он снова лег. Послышались тяжелые, неверные шаги отца; время от времени он ударялся о стену. Еще раньше до Роба доносилось тихое журчание голосов, но потом что-то щелкнуло: мать выключила телевизор. Он явственно, словно видел воочию, представил, как она неподвижно сидит на кожаном диване, свесив руки между колен и опустив голову. Ждет Томми.
С шумом распахнулась дверь. До ушей Роба долетел первый вопрос на повышенных тонах, а в ответ — примирительный лепет матери.
События разворачивались по знакомому сценарию. Кротость матери привела отца в еще большую ярость. Крики перешли в рев; с грохотом упал стул; сверху застучали соседи. Роб зажал уши ладонями и устремил взгляд на стену. Он уже дал названия всем материкам и океанам.
Но ему все равно было слышно. В тот вечер в голосе отца явственнее, чем когда-либо, слышалась угроза. Робу вспомнилась виденная однажды афиша о бое быков: в холке животного торчало несколько окровавленных дротиков, а перед ним пританцовывал расфуфыренный матадор. Только мама — не матадор. И она не умела — или разучилась? — танцевать. Так что афиша была ни при чем. Почему только она пришла на память?
