Неторопливо Баг пошел вниз, по широкой мраморной лестнице. Как ни крути, а, судя по всему, на его вопросы ежели и мог ответить хоть кто-то на свете, то в первую голову сам Кипятков.
Отсутствующий.
Баг вышел на улицу и, глубоко задумавшись, некоторое время стоял прямо у входа. По проспекту спешили туда и сюда люди в мокрых, блестящих дождевиках; мелькали разноцветные зонтики; время от времени эти люди задевали и даже толкали Бага, всякий раз, впрочем, останавливаясь и церемонно, с сообразными поклонами, прося прощения; сейчас, в конце рабочего дня, на широких тротуарах было столько народу, что уберечь друг друга от невольных касаний было невозможно. Баг в задумчивости, немного рассеянно, кланялся в ответ и говорил: «Да что там, я даже не почувствовал» или что-нибудь в этом роде, хотя холодная мерзкая лягушка беспокойства, лежащая под сердцем, всякий раз порывалась ответить его устами более грубо: «Ничего, я привык».
Потом он купил в ближайшей лавке маленькую прелестную орхидею в ажурной коробочке и стал неторопливо прохаживаться перед Лекарственным домом.
Соловки,
13-й день девятого месяца, средница,
вторая половина дня
Дело потребовало больше времени, чем отец положил поначалу, — послушники, намеченные им в помощь Богдану, были в тружениях, кто где. И, хотя минфа не терпелось вернуться к капкану, а сердце Богдана, стоило ему вспомнить неумолимо разинутые в механическом ожидании стальные челюсти, съеживалось от дурных предчувствий будто от прикосновений обжигающего льда, он решил, пока скликали нужных людей, навестить монастырскую больницу. Морально ему было это сделать тяжеленько – слишком уж Богдан совестился перед пострадавшими; именно потому он и решился не откладывать поход туда в долгий ящик.
К приходу минфа отнеслись так же, как и к приходам иных сотрудников; скучать уединенным в больничном покое не давали, навещали вовсю, пытаясь развеселить да развлечь – всяко помочь скоротать время увечной хвори.
Богдан привычно побалагурил с Тумялисом, по уже сложившейся привычке все продолжавшим пытать его насчет расследования («Вот ведь накликал!»); потом попытался поговорить с Заговниковым, но тот, хоть и взял себя в руки, перестав сокрушаться так неистово и мучить лекарей вопросом «когда я встану?», все равно был мрачен и отчужден. Казалось, его гнетут тяжкие думы, но какого они были свойства и содержания, Богдан так и не понял. И то сказать: приехал, называется, человек послужить Господу… Обидно, конечно.
