Внимательно вглядываясь в простыни, я становлюсь одновременно индейским следопытом и геологом. До сих пор к уборке постели я так и не приступила. При всем моем опыте распутывания самых сложных следов мне не удается извлечь ни единой крупицы информации из созерцания той половины кровати, на которой спит мой муж. Этот человек — воплощенная загадка: его часть постели идеально гладкая. Неужели мой муж никогда не спит? Или же он тщательно расправляет свои полкровати, когда встает? Каждый вечер, ложась спать, я обещаю себе проверить это — и каждое утро забываю. Было бы странно, если бы он действительно разглаживал простыни на своей стороне, только на своей стороне. С чего бы ему так поступать? Странно, почти так же странно, как человек, который не спит…
Неужели он боится меня? Неужели он вынужден вести себя как индеец, уходящий от погони: идти спиной вперед, тщательно стирая каждый свой след, оставшийся после очередного шага? Видимо, я все же не столь опытный и умелый следопыт: мои глаза бесцельно скользят по белоснежным просторам. Их антарктическую монотонность нарушают лишь беспорядочные гряды снежных дюн и пятно крови — оазис темной жары в этом мире белой стужи. Ветра здесь нет и не бывает, а без ветра процесс образования дюн становится необъяснимым. Складывается впечатление, что на их формирование ушли миллионы лет. Вот только миллионы лет — чего? Я не знаю. Ошеломленная этой и другими тайнами, я продолжаю обозревать заснеженное побережье. Мои глаза цепляются за отметины приливов и отливов, за выброшенный на берег морской мусор, но ничто не дает мне ключа к разгадке этого запредельного, необъяснимого пейзажа.
Мне грустно. Дело не только в том, что мне холодно и одиноко; смятое белье наводит меня на мысли о саване. Заправка кровати наводит меня на мысли об обряжении покойника в последний путь. Нет, лучше не позволять себе углубляться в такие размышления.
Я вижу — причем это видение приходит ко мне не постепенно, а как-то сразу, — что складки на моей простыне создают внятный иероглифический узор, заключающий в себе целый рассказ. Ночной прилив сменился отливом, обнажившим грань скованной снегами пустыни. На самой границе снегов стоит дом. В нем кто-то умирает. Это старая женщина — отвратительная, вся покрытая глубокими морщинами — воплощенный портрет ведьмы с чердака. Она непрерывно кашляет и ворочается, пытаясь высвободиться из крепко стягивающей ее окровавленной смирительной рубашки. Долгие годы эта узкая кровать в одиночной палате была ее миром, ее полем действия. Теперь эта комната станет ее могилой. Старуха уступает, отказывается бороться за жизнь. Она ждет смерти и надеется на исполнение Четырех Последних Желаний. Первое алое пятно расплывается по простыням.
