Они свернули с проезжей дороги и, подскакивая на рытвинах и ухабах, покатили мимо заброшенной крестьянской фермы. Стены жилого дома и хозяйственных построек облупились, расшатанные ставни криво свисали в петлях, кирпичи были красно-коричневые, «как та капля крови под микроскопом», вспомнилось Ашеру. Вместо крыши торчали обломанные балки стропил. Там и сям в стенах зияли дыры, — кто-то уже успел растащить кирпичи.
— Вчера под Ляйбнитцем застрелили бешеного хорька, — прокричал Голобич. — Скоро бешенство и до нас доберется.
Лощина, по которой они сейчас ехали, была сплошь усыпана яблоками. Они завернули за деревянный забор и остановились во дворе перед домом. Всех строений во дворе и было, что одноэтажный деревянный дом с черепичной крышей, на коричневой двери красовалась оставшаяся от последнего Крещения надпись «К + М + В 78»[2]. Еще не до конца осознав, что это за надпись, Ашер почувствовал, будто волхвы хранят и его тоже. У стены перед домом валялся всякий хлам: испорченный комод, разбитые горшки, стул без спинки, — весь этот мусор так побурел от непогоды, что по цвету уже не отличался от стен дома. На плетях виноградной лозы, буйно разросшейся на передней стене, висели синие ягоды. Пока Голобич ставил мотоцикл в сарай, Ашер попробовал виноград. Мякоть оказалась сладкой и ароматной, но кожура настолько жесткой, что ягоду пришлось выплюнуть. Во дворе возвышалась целая гора тыкв. Беззубая крестьянка, высокая и стройная, в узорчатом платке на пышных седых волосах, выпрямилась и посмотрела на него. Голобич объяснил ей, кто такой Ашер, и она заторопилась было в дом, «чтобы приодеться», как она выразилась. За тыквенной горой виднелся деревянный свинарник с откидными дверцами, которые открывали, когда кормили свиней. На склоне холма примостилась маленькая пристройка с давильным прессом и погребом, напротив на гумне теснились брошенные тележки, старая мебель, отслужившие свое матрацы, инструменты и утварь. Голобич сказал ей, что они сию минуту идут в овраг, а значит, и прихорашиваться ни к чему. Ашер пожал ее холодную руку. Она что-то произнесла, но он почти ничего не понял. Она явно пошутила, потому что засмеялась, широко разинув рот, словно разверзлась черная дыра. Во дворе кудахтали куры. Из дома доносился собачий лай. Возле дома лежал дохлый крот с розовыми лапками. Крестьянка подняла его, завернув в лист бумаги, и кинула в мусорную кучу. Ашер долго смотрел, как она тяпкой разрубает тыкву за тыквой, поставив их меж босых ступней, потом, сидя на бочке и зажав половинку тыквы между колен, руками выскребает из нее семена и бросает мякоть в зеленую металлическую миску. Семена она потом выкладывала на оберточную бумагу и пристраивала под скатом крыши, чтобы они сушились на солнце. Из сушеных семян выжимали масло. Выдолбленные корки крестьянка мелко крошила и бросала свиньям, а потому не торопилась управиться со всеми тыквами сразу: куда ж ей такая пропасть-то, свиньям столько не съесть. Потом, в овраге, Голобич пояснил ему, что тыквенные корки скармливают свиньям многие крестьяне, но есть и те, кто их оставляет на полях как удобрение. Ашеру показалось, будто он перенесся лет на сто в прошлое. Вот так же он стоял и сотню лет тому назад, вот так же крестьянка чистила тыкву.
