Трактор свернул с дороги, гроб соскользнул с прицепа, водитель выругался. Женщины не подали виду. В солнечном луче, словно парящие в воздухе крошечные пылинки, кружились мошки. Он разглядывал следы тракторных шин, глубоко отпечатавшиеся на пашне. Теперь солнечный свет казался ему мягким, рассеянным, утомленным. Ветер стих. В поле стрекотали кузнечики, а когда он двинулся к лесу, облака предстали ему языками пламени, охватившего кроны деревьев. Он зашагал быстрее. Внизу, в широкой лощине, за кукурузным полем сгущался туман. Из большого школьного автобуса, который медленно, вперевалочку, проезжал мимо, ему помахали дети. Дорогу, которая вела отсюда в Санкт-Ульрих, словно перья, испещряли кукурузные обертки.
В зале, обшитом деревянными панелями, сидели местные крестьяне и играли в карты. Не прерывая игры, они подняли глаза, по-видимому, любопытствуя, что он станет делать. Ашер нашел место за одним из столиков. К стене рядом с распятием было прислонено меню и синие картонки с рекламой пива. Тут он заметил, что в зале сидит и тот крикун, что мешал депутату на собрании. Стемнело. Его удивляло, что никто не испытывает к нему и тени недоверия. Не успел он об этом подумать, как фермер, которого он видел на партийном собрании, повернулся к нему и произнес:
— Вы нас не знаете, но мы за вами постоянно наблюдаем, даже если вы этого и не замечаете. Не воображайте, будто мы тут такие недотепы. Глаз у нас острый, хоть куда.
Ашеру стало не по себе. Что этот человек мог о нем знать? Что он от него хотел?
— Сегодня вас позвали к умирающему, — продолжал крестьянин. — Пару дней тому назад вы были на фазаньей охоте… А я вас, кстати, еще и на собрании Народной партии видал… Все, кто сюда приезжает, думают, нам и невдомек, чем они заняты… Они могут в одиночку бродить по лесам, и мы об этом знаем… По какому бы лугу, по какому бы полю ни прошли, — и это нам будет известно…
Насладившись изумлением Ашера, фермер кивнул и затянулся сигаретой.
На следующее утро Ашер написал письмо жене, а потом спустился в низину. Издалека донесся петушиный крик. Войдя в старый дом, он понял, что дом заброшен. Комнаты, в которые можно было заглянуть сквозь дверной проем, стояли пустые, без всякой мебели. Сорванные ставни лежали на полу. В задних комнатах у покрытой трещинами оштукатуренной стены валялись соломенные циновки. В кухне, преклонив колени у гроба, читали молитвы те две крестьянки, рядом, держа кепку в руке, стоял какой-то мужчина. Как только Ашер вошел, все с любопытством посмотрели на него. Гроб с покойником установили в заброшенном доме, где даже дощатый пол провалился. В доме еще сохранились кое-где на стенах клочки обоев, черных, как и деревянные балки под потолком, и тоже сплошь в желтеньких цветочках ручной росписи. Там, где обои были сорваны, к стене канцелярскими кнопками прикололи оберточную бумагу. Под ногами у него похрустывало битое стекло, по углам валялись газеты, в глубине комнаты ютился трехногий стул. Мертвые унесли с собой все, словно исчезли в глубине прошлого со своим скарбом. Ашеру казалось, что эта необратимость ухода и безразличие к оставленному миру исполнены достоинства. В комнате стояла заржавевшая железная печка, на которой когда-то разогревали корм для свиней. Повсюду валялись ящики, сколоченные из грубых деревянных досок, — в них раньше держали кур. Комнату с покрашенным белой краской деревянным потолком заливало солнце. Стены в комнате были желтые, в красных узорах, оконные ниши затянуты паутиной. Сюда долетали шорохи извне, под окнами росла сирень. Бо́льшую часть кухни занимала выложенная кирпичом заброшенная печь, на которой сидел чей-то ребенок. Все, что Ашер знал о мертвом, — это то, что он отжил свое, а он, Ашер, все еще запутался в собственной жизни и она крепко его держит.
