Он немного помедлил и признался:
— Колени дрожат.
— Не у тебя одного, — ответил я со вздохом.
— Ну, и ты полежи!
— Мне нужно со стола убрать.
Глеб досадливо махнул рукой.
— Оставь, ради бога! Смерть дышит в затылок, а он посуду мыть собирается! Хроники помоют! Должны же они хоть как-то оправдывать свое существование!
— Тоже верно, — согласился я охотно. — Я бы полежал. Только моя спальня занята.
— Можешь занять половину моей кровати, — предложил Глеб великодушно. — Она широкая.
— Нет, — отказался я. — Два взрослых мужика в одной кровати… Это, знаешь ли, как-то не эстетично. Подышу-ка я лучше воздухом. Напоследок.
— Как хочешь.
Глеб вылез из-за стола и удалился следом за Егором. А я бросил разгромленный стол с горой грязной посуды и вышел в сад.
Дошел до скамейки под яблоней, присел и откинулся на деревянную спинку. В голове крутилось четверостишие, сочиненное Маяковским на борту парохода, плывшего в Америку:
— Я родился, рос, кормили соскою.
Вот и вырос, стал староват.
Так и жизнь прошла,
Как прошли Азорские острова…
Вот именно. Незаметно как-то прошла. Как острова, быстро проплывшие по левому борту. И что хорошего я успел сделать за свои сорок пять лет? Деревьев не сажал, сына не вырастил, даже дом не построил, а только отремонтировал тот, что достался мне от прадеда. Слабак!
Я закрыл глаза, чтобы не смотреть на веселое цветущее великолепие вокруг. Подумать только! Меня еще не было на свете, а эти деревья жили и плодоносили! Меня уже не будет, а они…
Тут чья-то рука тронула мое плечо, и я подскочил на скамейке. Быстро обернулся и увидел хроников с обожженными солнцем носами.
— Господи, — сказал я невольно. — Напугали-то как!
— Извините, — сказал один из хроников, кидая вокруг тревожные взгляды. — Мы не хотели.
— Просто проголодались, — жалобно договорил второй хроник.
— Черт! — всполошился я. Хорош хозяин, забыл про гостей! — Ребята, простите! Идите на кухню, в холодильнике всего полно.
Хроники замялись на месте.
— Он спит, — сказал я, безошибочно угадав причину их нерешительности.
Хроники просветлели и растворились в воздухе прежде, чем я успел извиниться за то, что в кухне не убрано.
Ну, и ладно! Как заметил Глеб, должны же они как-то оправдывать свое существование!
Час, который я провел на скамейке под яблоней, промчался незаметно. Впрочем, ничего удивительного. Одно дело — час для нормального человека, сидящего на работе и с тоской поглядывающего на часы. Совсем другое дело — час для человека, ожидающего расстрела. За этот час теория относительности Эйнштейна раскрылась передо мной во всей своей философской, если не математической, глубине.
