Филип хотел предупредить отца об опасности, но, прежде чем он успел открыть рот, у него перехватило дыхание. Вместо крика из его горла вырвался хрип.
Индеец натянул лук и выпустил стрелу. Филип, схватившись руками за горло и ловя ртом воздух, в смятении наблюдал за стрелой, которая со свистом разрезала воздух. Бенджамин Морган, как сноп, повалился на землю.
В ту же секунду удушье стало таким сильным, что Филип не сумел устоять на ногах. Мучительно скорчившись, он осел на землю. Молодой человек ждал, что вот-вот в него вонзится стрела или ему просто-напросто перережут горло и снимут скальп. Но его не тронули.
Мало-помалу Филипа перестал бить кашель. Собравшись с силами, он встал на четвереньки и тревожно огляделся по сторонам. На пыльной дороге ничком лежал отец. В его спине, чуть покачиваясь, торчали две стрелы; около поясницы чернела припорошенная порохом рана. Вокруг нее медленно расплывалось кровавое пятно. Индеец и матрос исчезли.
Проклиная себя за беспомощность, Филип встал на колени и склонился над отцом. Молодой человек не знал, что делать со стрелами — не опасно ли их вытаскивать?
Бенджамин Морган с трудом приподнял голову и слабым, прерывающимся голосом произнес:
— Сынок, будь добр, опустись пониже.
Филип лег рядом с отцом.
— Как ты, милый?
— Со мной все в порядке.
— Знаешь, кто это был? — одними губами спросил Бенджамин Морган.
— Нет. Я никогда их не встречал… Вот только… отец, это были матрос и индеец. Ты не догадываешься, почему они на тебя напали?
Бенджамин Морган озадаченно приподнял бровь.
— Матрос и индеец?
Филип попытался кивнуть, при этом его щека проехалась по земле.
Бенджамин Морган усмехнулся, и тут же его лицо исказилось от боли.
— Подумать только, — с трудом выговорил он, — матрос и индеец.
— Потерпи, отец, я отвезу тебя к доктору. Дай-ка я помогу тебе сесть на лошадь.
Бенджамин Морган попытался улыбнуться и из последних сил прохрипел:
— Слишком поздно… Ты уж прости, сынок, что все так вышло.
— Нет, не поздно! — Голос Филипа сорвался. — Все будет хорошо! Я съезжу за доктором и привезу его сюда!
Но отец его не слушал.
— Передай маме, что я люблю ее, — тяжело и часто дыша произнес он и утомленно прикрыл глаза. — Я говорил ей это так редко. Жаль…
— Я передам, отец. Обещаю.
— И Присцилле с Джаредом тоже скажи. Скажи… что я люблю их.
— Хорошо, отец.
— Я знаю, вы не очень-то ладите, но теперь за брата и сестру отвечаешь ты. Дай мне слово, что позаботишься о них. Семья так важна — быть может, важнее и нет ничего на свете. Помни об этом.
