От смуглых лиц виновников, казалось, отхлынула вся кровь — они посерели. И юноша, и девушка прекрасно знали суровые законы племени, созданные только лишь для того, чтобы ан–мо–куну могли выжить перед лицом бесчисленных опасностей Леса, и приготовились к самому худшему. Вождь заговорил снова:
— Сегодня никто не погиб, и поэтому солнце не увидит крови ан–мо–куну. Но знайте — вы не только не заговорите друг с другом до самого Месяца Свадеб, но даже не увидитесь. А если вы нарушите мою волю, то никогда — слышите! — никогда ты, Хи–Куру, не назовёшь Джэ своей женой, а она тебя своим мужем! А теперь идите и не знайте ни минуты отдыха, пока хугу–хугу не покинет наш Дом. Я всё сказал.
Человек — или Хан–Шэ — не совсем понял последние слова вождя, но, оглянувшись назад, догадался, что они значили. Десятки лесных людей уже облепили загромоздившую пролом гигантскую тушу хугу–хугу, словно муравьи дохлую гусеницу. В руках ан–мо–куну проворно мелькали серповидные лезвия, которыми они ловко разделывали труп чудища.
Труднее всего было вспороть неподатливую чешую, однако сноровка выручала. Пласты чешуйчатой шкуры отделялись от туши и складывались в кучу. Огромные куски мяса срезались и скатывались в ров, где их сплавляли в реку, подталкивая баграми и копьями. Целые ручьи чёрно–бурой крови также стекали в ров, расплываясь в воде грязными клубами. «Хорошо, что вода во рву проточная, — подумал человек, — а то от этой отравы наверняка приключилась бы какая‑нибудь болезнь». Первые глыбы сероватой плоти поплыли по реке, странно подёргиваясь, — стаи мелких хищных рыбёшек жадно набросились на добычу, — а на огромной туше уже забелели проступившие под срезанными слоями жира и мяса рёбра. Человек отвернулся.
— Мясо хугу–хугу несъедобно, Хан–Шэ, тем более после того, как в кровь попал яд. А вот кое‑что из его внутренностей — мозг, печень… Ну, это дело знахаря. И конечно, шкура. Из неё выйдет хорошая защитная одежда для охотников. В Лесу найдётся немного клыков и когтей, которые могут пробить чешую хугу–хугу. А теперь пойдём, пришелец, имя которому отныне Хан–Шэ, — мы будем говорить.
Хижина вождя располагалась в центре посёлка, на утоптанной земляной площади, служившей местом собраний всего рода, и почти ничем не отличалась от остальных подобных строений, разве что была чуть больше по размерам.
Откинув циновку, закрывавшую вход, вождь пропустил Хан–Шэ вперёд и вошёл сам. Полумрак хижины рассеивало багровое свечение устроенного посередине очага из круга камней. Вокруг очага на расстеленных на земле циновках восседали трое седовласых с неподвижно–каменными лицами. На огне очага на длинных железных прутьях жарилось мясо, капли жира стекали в огонь и сгорали с шипением, распространяя вокруг резкий, но не неприятный запах.
