— Уии, мэ трэ ша, — бойко отвечаю я: да, мол, только очень жарко, — и мысленно хвалю себя за то, что в кои-то веки не перепутала французское «мэ» и итальянское «ма».
— Трэ ша? — округляет глаза Мийе-старший. — Кель ша?
— Ну, ша-а, — повторяю я, обмахиваясь для наглядности.
— Сэтт ша? — показывает он на спящую белую кошку.
— Но! — в отчаянии мотаю я головой. — Ша-а-а! — оттягиваю ворот майки и высовываю язык.
— А тю аллержи о ша?! — На его лице появляется беспокойство.
— О господи, да нет же! Ша, хот, жарко!
— Ей жарко, — переводит вовремя появившийся Гийом.
— Да, именно, — подпрыгиваю, видя на лице папы Мийе просветление. — Я же и говорю, трэ ша!
— Шо! Трэ шо-о-о! А ты ему талдычишь «очень-очень кошка».
Ах, эта московская привычка акать и вообще невнимательно относиться к окончаниям! Все последующие утра теперь начинались с лукавых расспросов, не донимали ли меня ночью кошки.
Хотя мы молча друг другу симпатизировали, с Мийепапой взаимопонимания добиться было нелегко. Он родом из Лангедока, а там говорят со скоростью строчащего пулемета, умалчивая о существовании половины согласных в слове. Зато я прекрасно понимала его богатую жестикуляцию. Однажды утром он, столкнувшись со мной на кухне, сделал щиплющий жест в воздухе и сказал что-то про морковку.
— Нет, спасибо, — ответила я, — мы недавно позавтракали.
Он замотал головой, пряча улыбку.
— Тэ швё, — щипал он себя за коротко стриженный ежик, — сон комм ля карот.
Иными словами, волосы у меня цвета моркови. Какое после этого взаимопонимание… Хна с кефиром? Больше никогда!
Единственным членом семьи, с которым я вела продолжительные связные беседы, не опасаясь попасть впросак, стала собачка Юла. С людьми же интеллект пребывал в режиме офлайн, я старалась молчать и выглядела почти предметом сервировки. Чтобы не чувствовать себя совсем никчемной, я как одержимая мыла посуду. После обеда из пяти блюд ее было предостаточно. Сразу после ужина я подрывалась на кухню и решительно брала инициативу — читай, губку с моющим средством — в свои руки, отмахиваясь от хозяйских возражений бодрыми заверениями: «Да что вы, я обожаю мыть посуду! Это практически мое хобби!» В последний день я заметила, как мама Мийе выгружает тарелки из посудомоечной машины. Она перехватила мой изумленный взгляд:
— Да, знаешь, так экономней, воды расходуется меньше. Но мы думали, раз тебе так нравится, не будем мешать.
После Юлы с Беатрис у нас было наилучшее взаимопонимание. Гийом объясняет это тем, что она родом из Эльзаса, а там говорят очень мед-лен-но. Почти как эстонцы. Я же склонна объяснять это женской солидарностью. Иначе как бы она в полминуты разгадала пантомиму «Не найдется ли у вас жидкости для снятия лака?» Уверена, любой мужчина в ответ на мои энергичные заламывания пальцев предложил бы никчемный йод. Да и чего ждать от мужчин, если они не могут угадать «жарко» в «кошке».
