Когда Хьюберт спустился в подземелье, его замутило от спертого воздуха.
Железная жаровня в правом углу комнаты раскалилась докрасна, и клубы плотного голубоватого дыма поднимались к низким сводам. Посредине каменной комнаты лежал распластанный Руфус, крепко привязанный к низкой деревянной лавке. Он был полуобнажен, и ноги его были босы. Хьюберт усмехнулся с издевкой, взирая сверху на поблескивающее от пота лицо, которое как раз находилось на уровне его коленей.
— Замечательно, я вижу у вас тут все готово, — сказал он с удовлетворением. — Вы можете идти. Я думаю, больше мне ничего не понадобится.
Охранники почтительно отступили, оставляя хозяина и его пленника наедине.
— Я полагаю, вряд ли ты передумал, — сказал Хьюберт, когда дверь за ними закрылась.
— Пошел ты к черту, — выпалил Руфус.
Ему, действительно, хотелось быть таким смелым, как это могло бы показаться из его слов.
Хьюберт только усмехнулся, затем снял с полки большой кусок толстой кожи и с нетерпением пошел к раскаленной добела жаровне. Из красных от жара углей торчали две длинные ручки. Хьюберт осторожно обернул кожей одну из них и извлек из огня длинный, заостренный на конце, стержень. Руфус пытался приподнять голову, чтобы увидеть, что там делается, но она была зажата в деревянных тисках.
Хьюберт подошел к тому месту, где лежал распростертый Руфус, и с наслаждением прижал раскаленный красный конец стержня к внутренней стороне правой ноги Руфуса. Пронзительный крик прорезал тишину каменных сводов темницы. Его тело выгнулось дугой над лавкой, к которой он был привязан. Все его члены и голова отчаянно сопротивлялись в попытке освободиться из крепких уз. Раскаленный металл с шипением пронзал слои кожи, в то время, как нескончаемый безумный крик поднимался в воздух.
Когда Хьюберт увидел, что его жертва находится на грани обморока, он убрал стержень с обожженного места и бросил в жаровню. Затем он зачерпнул полный ковш холодной воды и плеснул его в лицо Руфуса.
— Ну как? — спросил он, поставив ковш на место. — Пришло ли тебе на ум чье-нибудь имя?
Руфус весь покрылся испариной от жестокой боли, но пока сохранял сознание.
— Безобразный жирный боров, — произнес он, задыхаясь. — Я ничего не скажу.
Лицо Хьюберта потемнело от ярости. До сих пор это его не столько волновало, сколько забавляло. Но последнее оскорбление глубоко резануло его самолюбие. Этому убийце-неудачнику следует преподнести самый суровый урок. Совсем скоро он будет умолять Хьюберта о пощаде и прощении, но тщетно.
