— Говори яснее, Переннис, — грубо прервал его Матерн.
— Охотно, — без всякой обиды отозвался префект. — Предположим, что цезарь страдает, и ему непременно требуется унять душевную боль и тяготы организма. Опять же предположим, что твоя сестра понравилась ему, и он решит оставить ее на сегодняшнюю ночь в своем дворце. Как ты отнесешься к такому обыденному и понятному в мужчине желанию? Решишь ли ты, что какой‑то чужак покушается на твое семейное право распоряжаться судьбой сестры, или согласишься, что воля принцепса в этом вопросе священна?
Кокцею бросило в краску. Она вскочила с ложа и выбежала из триклиния. Глаза у Матерна расширились, он даже привстал с ложа. Неожиданно в его взгляде мелькнула злоба.
— Не ершись, Матерн, — осадил его префект. — Что пристало девице, не пристало солдату. Не дерзи и веди себя достойно. Перед тобой твой командир и тот, кто отвечает за судьбу государства. Я же сказал, предположим.
Удивленный Коммод, тоже привставший с ложа, тоже невнятно повторил.
— Ага, предположим…
— Честь сестры для меня дороже жизни! — воскликнул юноша. — Если кто‑то осмелится посягнуть на нее, я…
— Не смей договаривать! — выкрикнул префект. — Иначе погубишь и себя, и сестру. Это только предположение, Матерн, и рядом с тобой друзья, желающие до тонкостей разобрать интересный философский вопрос — до какой черты простираются права властителя и что должно удерживать его от произвола?
— Вот именно, — согласился принцепс, — от самого дикого восточного произвола.
Он неожиданно рассмеялся и глянул на Матерна.
— Ты что, всерьез бы отважился поднять на меня руку? — спросил он.
Охотник не ответил. Он отпрянул и изумленно посматривал то на префекта, то на цезаря. Заметив, что оба ведут себя смирно, никто не бросился вслед за сестрой, ни начал выкрикивать гнусные распоряжения — тащи ее в опочивальню, швыряй на кровать! — перевел дух и ответил.
— А то.
Оба — и цезарь, и префект, — рассмеялись. Улыбнулся, точнее, жалко оскалился Матерн, прилег на ложе.
— Но это же глупость! — воскликнул Переннис. — Непростительная для такого разумного и храброго солдата, как ты, дерзость. Разве оказать услугу величайшему из величайших цезарей, это преступление или посягательство на установления отцов?
— А разве нет? — спросил Матерн. — Я слышал, что прежний царь Тарквиний Гордый, нагло овладевший Лукрецией, был изгнан из Рима.
— В том‑то и дело, что овладевший! — воскликнул Коммод. — А у меня и в мыслях ничего подобного не было.
