С моря грозила не меньшая опасность. Предприимчивый Чаха, увеличив свой флот купеческими кораблями завоеванных приморских городов, замышлял нечто ужасное: хотел напомнить гордой Византии времена давно забытые, когда сарацины с моря, авары и болгары на суше держали ее в крепкой осаде недалеко от конечной гибели. В Константинополе сделалось известно, что эмиссары смелого пирата, породнившегося с никейским султаном[59], появлялись среди палаток печенежских. Турецкая орда сельджуков и турецкая орда печенегов, давно разлученные в своих странствованиях, затем снова встретившиеся на полях Малой Азии в двух враждебных лагерях и уже тогда пришедшие к сознанию своего родства, готовились соединить свои усилия, чтоб основать на развалинах Восточной империи турецкое Сельджуко-Печенежское царство. Чаха требовал, чтобы к следующей весне печенеги заняли Херсонес Фракийский (полуостров Галлиполи), то есть хотел открыть с ними прямые и постоянные сообщения через Дарданеллы, заставить их действовать по общему плану, отрезать совершенно Константинополь от всяких связей с провинциями в Европе и в то же время запереть его с моря. Сделалось известно также, что Чаха был в тайных сношениях с теми из своих азиатских соплеменников-турок, которые в известном количестве находились на службе в виде наемников у греческого императора, и склонял их щедрыми обещаниями на свою сторону, назначая удобный момент для измены, когда он сам займет южную оконечность полуострова Галлиполи. Чаха так был уверен в успехе, что заранее называл себя византийским императором.
Давно Византийская империя не бывала в таком критическом положении. В самой природе совершались явления, которые поселяли на веселых берегах Босфора печаль и уныние, которые на несколько времени нарушили обычный строй городской жизни и сделали затруднительными общественные отношения. На улицах Константинополя выпал снег в таком количестве, какого никто не помнил, как будто уже заранее начиналось превращение Византии в жилище людей, пришедших с севера. Несколько времени, говорит Анна, положительно невозможно было отворить дверей в доме от глубокого снега.
Что же предпринял император Алексей Комнин, чтоб отвратить грозящую беду, чтобы спасти себя, столицу, наконец, империю? Византийская гордость, очевидно, не любила вспоминать об этой тяжелой зиме 1091 года. Царственная дочь императора Алексея, которая взяла на себя задачу описать подвиги своего отца, выражается о его действиях за это время как будто с рассчитанной краткостью и намеренной темнотой: «Император с возможной поспешностью отправил во все стороны послания, призывающие наемное войско».
