— Хватит дурака валять! Садиться всем! — приказал он.
Приметив такое настроение шефа, мстители быстро разобрались по местам. Костер потрескивал. Глаза ребят горели от возбуждения, но они пытались подавить его.
Окинув мрачным взглядом ребят, Альберт провозгласил:
— Теперь дело всерьез пойдет. Начинается война. А вы тут комедию разыгрываете. — Он достал пачку сигарет, вытащил одну и передал пачку Длинному. — Последняя мирная, — сказал он. — Мы объявляем войну.
Никто не спросил даже, кому объявлена война. И так все было ясно. Состояние тревоги не покидало ребят с первого дня, как в деревню приехал новый учитель. Сразу же распространился слух, что он хочет создать в Бецове пионерскую дружину. И если мстители до сих пор не предпринимали ничего, то только потому, что хотели увериться окончательно. Теперь они обрели эту уверенность. Глубокая тишина воцарилась в лесу. Пуская струйки дыма в огонь, мстители чувствовали себя героями, заранее уверенными в том, что выиграют сражение.
Только на лицах Альберта и Други не было заметно радости. Оба они, смутно предчувствуя что-то, сомневались в собственных силах. В глубине души их мучил вопрос: а оправдана ли эта война? Пионеры? Кто они такие? Новые враги? Да! И Альберт невольно кивнул.
До сих пор для него в деревне существовало только два лагеря: ребята — члены Союза, которых без конца все ругали и которые защищались как могли, и дети богачей да и сами богатеи. Существовали, разумеется, и другие, но их он не принимал в расчет. Они шли своими путями, безразличные ко всему, потерявшие надежду. Так им было удобнее.
А теперь должен был появиться третий лагерь — пионеры! С самого начала у них были все права, да и сами-то они были какие-то государственные. А шеф не верил в государство, которое хотело бы справедливости и для него. Он казался себе слишком незначительным для этого, несчастным, обделенным. И никому не доверял. Однако то, что он чувствовал сам, никого другого не касалось, никто и не должен был это замечать. «Если ты считаешь меня жалким оборвышем, получай по морде!» Нет, он, Альберт, шеф, не хотел быть несчастным и жалким.
— Государственные… — произнес он тихо и даже засопел от злости.
Активисты в деревне много кричали о справедливости, но, может быть, именно потому он не верил им. Все ведь было не так, как писали в газетах. Чуть не каждый день там говорилось о великих революционных переменах на селе, расписывались такие красоты, что и вообразить трудно. И недоверие усиливалось. Сейчас он подумал: может быть, где-нибудь в другом месте все и было по-другому. Но вот взять хотя бы эту земельную реформу, как она прошла здесь в Бецове. Ну, пришел этот Рункель, ладно уж, бог с ним. У него теперь свое хозяйство, двор, даже свой забор. Иной раз он и дрался. Но разве это назовешь революцией? Еще этому Шульце благодаря земельной реформе кое-что перепало. Здесь в Бецове мало что можно было разделить. Лолиес еще себе кусок прирезал. Альберт был убежден в этом, хотя Лолиесу по реформе ничего и не полагалось.
