Фрау Грубер все еще сидит у печи, в руках заштопанный чулок, глаза открыты, но ничего не видят вокруг.
На кухне звякнула посуда. Фрау Грубер вздрогнула. Сынок, значит, вернулся. В горшки заглянул.
— Здорово, мать, — сказал он, когда фрау Грубер вошла в кухню. — Чего-нибудь вкусненького бы!
— Погоди минутку, — ласково кивнув, ответила она. — Я тебе яичницу приготовлю. Мигом. А то поздно ведь уже.
Ничего не поздно! — оборвал он ее грубо. Ласковая манера матери раздражала его. Лучше бы выругала: где, мол, он шатался так долго. А она «уже поздно», и вид такой, будто сама в чем-то виновата. Злой-презлой, Сынок садится за стол и, как барин, ждет, когда ему подадут.
Очень скоро на столе появляется сковородка с шипящей яичницей. Она аппетитно пахнет поджаренным салом.
— Сама-то ела уже?
— Ну что ты, Сынок, я подожду.
— А отец?
— Ушел, как скотину накормили.
— Куда?
— В трактир, должно быть.
Сынок вскочил. Хлопнула дверь. Нет его.
Фрау Грубер застыла на месте, словно жизнь вдруг покинула ее. Она смотрит на дверь и не верит. Ей кажется, будто сердце ее кто-то сжал огромным кулачищем. Она опускается на стул и роняет голову. Проходят часы, и она наконец засыпает.
Выскочив на двор, Сынок подбежал к риге и прижался лбом к воротам. Губы его дрожали. Стыд и обида сжимали горло. Ночная прохлада немного успокоила его. Но стыд гнал неведомо куда. Он вышел на улицу и зашагал по дороге на Штрезов — только бы подальше от дома.
Часто, не зная покоя, бродил он бесцельно по дорогам. Дома он теперь никогда долго не выдерживал. «Дома» — это было равнозначно наказанию. Высокомерие отца и тихое, безмолвное горе матери гнали его прочь, он искал одиночества. И никогда ни с кем не делился ни своими мыслями, ни своими чувствами. Да никто и не интересовался ими. Он чувствовал себя лишним, изгнанным, и, быть может, это и было то общее, что связывало его с ребятами из Тайного Союза. Ну, а вдруг это и есть самая сильная и крепкая связь?
Сынок зашагал быстрее, потом остановился. Справа виднелась крыша электрической мельницы, где они после обеда подкарауливали Лолиеса.
Сынок вспомнил исказившееся от ужаса лицо кулака, когда позади него вдруг разорвалась бутылка с карбидом, и рассмеялся.
Что-то похожее на гордость шевельнулось у Сынка в груди. Нет, не такие уж они жалкие, могут и постоять за себя — на свой манер, конечно.
— Ну, погодите, еще узнаете нас! — проговорил он. — Когда-нибудь все по морде получите! — Сынок и сам не отдавал себе отчета, кому именно адресованы эти угрозы, но говорил он вполне серьезно.
