Мощный артиллерийский огонь накрыл станцию и деревню Стумон. Это была явная подготовка атаки. Маренн только выбралась из-под обломков разбитого вагона, когда земля под ногами дрогнула, надрывно завыли снаряды, ее снова отбросило взрывной волной, и она сильно ударилась о край перевернутой платформы. Слева и справа взметнулись ввысь столбы пламени. Все вокруг стонало, сотрясалось. Пороховая гарь, дым и отблески взрывов заполнили и воздух, и небо — все вокруг. Острой болью ломило в ушах. В глазах потемнело. Она попыталась встать, но боль мгновенно пронзила спину, она только успела заметить, как бронированная машина вползает на станцию, на ее башне красовался новенький значок дивизии СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер», жерло орудия поблескивало красно-белым огнем. За ним мелькали фигурки пехотинцев с автоматами наперевес — в немецкой форме. Потом все стихло — она потеряла сознание. Когда открыла глаза, обстрел уже стих. Снопы искр взлетали в серое, темнеющее небо. Рядом с ней кто-то сидел. Превозмогая боль, Маренн повернулась — она узнала бы его лицо из тысячи, несмотря на боль, на страдание. Все тот же широкий разворот плеч, те же правильные, точно с плаката доктора Геббельса, черты невозмутимого лица. Только один глаз слегка искривился и на левой щеке отпечаталось несколько глубоких шрамов.
— Ханс, — она с трудом заставила себя произнести это имя, и сама не узнала свой голос, точно услышала его откуда-то издалека. — Я думала, мы никогда не увидимся. Я звонила в госпиталь, ездила туда. Мне сказали, он умер. Зачем?
— Я сам просил, чтобы так сказали, — оберштурмбаннфюрер СС Ханс Хергет наклонился, осторожно поднял ее голову. — Я знал, ты повезешь меня в Берлин, в Шарите, я не хотел всего этого, не хотел, чтобы ты меня лечила.
— Но почему? — она не могла скрыть растерянности. — Почему?
— Я знал, кто покровительствует тебе в Берлине, и знал, что он может сделать твою жизнь невыносимой так же, как он сделал ее лучше. Этого я тоже не хотел.
— Но столько лет! Даже ни полслова.
— Зачем?
— Ты был во многом прав, — она поперхнулась, закашлялась.
Он помог ей сесть.
— Штефан погиб в прошлом году. Если бы я послушалась тебя и мы тогда уехали в Париж, он был бы жив.
— Но ты не тот человек, чтобы уехать, — он сказал это мягко, даже с нежностью. — Ты осталась.
Что-то холодное уткнулось ей в руку. Маренн опустила голову — Айстофель, его влажный черный нос. Пес весело крутит хвостом, заглядывает в лицо.
