Но толком полюбоваться браслетиком дамы не успели, потому что дверь директорского кабинета отворилась, и оттуда вышел Карл. Он тихо прикрыл за собой дверь и остановился, глядя на сестер в некоторой задумчивости. Сестры, улыбаясь, поднялись ему навстречу.
– А я знаю, о чем он думает! – заявила Манечка, подходя к Карлу вплотную и требовательно заглядывая ему в глаза. Карл вздрогнул (впрочем, почти незаметно) и вопросительно посмотрел на нее.
– Когда мы видим подобный блеск в глазах у мужчины, – лекторским тоном продолжала знаток и специалист Манечка, – это значит… Нет уж, ты не отворачивайся, все равно мы тебя насквозь видим! Это значит, что он голоден и думает о том, где бы ему пообедать!
Карл перевел дыхание и улыбнулся.
– Ты абсолютно права, – сказал он спокойно, – именно об этом я сейчас и думаю.
– Тогда идем с нами, – сказала Ирина Львовна.
– Прямо сейчас, – сказала Татьяна Эрнестовна.
– И без лишних вопросов, – сказала Манечка, протягивая ему его куртку.
* * *
Около двух часов пополудни Аделаида сидела за своим столом и в очередной раз перечитывала последнюю запись в ежедневнике. Запись была сделана, без сомнения, ее рукой, ее обычным, круглым, аккуратным почерком, но она совершенно не помнила, когда и по какому поводу оставила ее.
Скорее всего, она сделала это сегодня. В промежутке между уроком английского, который она решила посетить вместе с доброй половиной педагогов, и разговором с Карлом.
Возможно и очень вероятно, что эти стихи вдруг вспомнились ей, сами собой всплыли из глубин памяти, под влиянием услышанного Шекспира. И, вернувшись с урока, пройдя сквозь пустынную и тихую (бывает иногда и такое!) приемную в свой кабинет, она раскрыла ежедневник на сегодняшней, наполовину пустой, странице и написала в нем следующие строки:
Как тот актер, который, оробев,
Теряет нить давно знакомой роли,
Как тот безумец, что, впадая в гнев,
В избытке сил теряет силу воли, —
Так я молчу, не зная, что сказать,
Не оттого, что сердце охладело,
Нет, на мои уста кладет печать
Моя любовь, которой нет предела[1]. Да, она написала это, по-видимому, совершенно машинально, под разрываюшийся телефон, под шаги и голоса, вновь зазвучавшие в приемной, отвечая на какие-то вопросы завуча по внеклассной работе и даже подписав чье-то заявление об отпуске за свой счет, собранная, спокойная, доброжелательная, не директор, а сущий ангел во плоти… и никто ничего не заметил, в этом она была совершенно уверена.
