Ну, я что же — вечером с кружковых занятий приду, погляжу, ребенок пичего, пошлепаю, посмеюсь. А ей действительно возня. Тут нам, свердловцам, как раз содержание увеличили, она после декретного отпуска на работу не вернулась, можно не служить. Так и пошло. У меня дела чем дальше, тем больше, учеба все труднее, дали партработу в районном масштабе; ну, понятно, и в театр хожу с ребятами и на диспуты — тоже развитие. А уже Варе, конечно, от ребенка не отойти. Я зову когда, няньку советую взять — можно задешево, а она сама не хочет.
И все-таки у ней настроение в это время было приличное, забот много, задумываться некогда. Хотя мы и ссориться иной раз стали. Без этого не обойдешься. И я от гонки вечной нервный, и она нервная. К тому же месяц-то медовый тоже не на всю жизнь. Дальше хуже стало. В результате, понятное дело, отстала она совсем. На собрания изредка ходила; ну, так собрания, они только вначале помогают, а потом — сам действуй. А я, наоборот, двигался быстро, переродился совсем. Другие мысли, другие запросы. Товарищи ко мне придут, мы разговариваем, а для Вари уж это все китайская грамота, помалкивает она. А хотелось ей, конечно, и мне быть интересной и товарищам показать, что вот, мол, у Стригунова жена не дура, не мещанка. Стала она тосковать, опять за книжки взялась, пытается говорить. Но только что ни скажет, так певпопад. Мы стараемся виду не показывать, а она сама замечает, краснеет. Да и мне не очень удобно. Еще год прошел, и кое-как она на рабфак поступила, приняли ее только на первый курс. А я-то уж где! — далеко, меня не догнать. Я уже со Свердловкой покончил (могу сказать — блестяще), меня в научно-исследовательский командировали. Тут все народ более тонкий, кругом образовался, да и сам я не плошаю. А Варя... как бы тебе сказать... стала она меня все больше раздражать.
Стригунов затих и потер кончик носа.
— Ну, видно, уж начал, так надо до конца. Да и конец-то короткий. Штука вся в том, что если бы не любила ме^ ня Варя чересчур, если б не тянулась за мной, так, наверно, легче бы мне было. А то, я вижу, боится она, прямо трепещет, что вот надоест мне, не нужна. Ну, неинтересна — и неинтересна, можно и так жить, так пет — угодливость в ней какая-то появилась, торопливость. Все в глаза мне заглядывает, расспрашивает обо всем, пытается мне давать полезные советы. Ну уж и советы! Я человек прямой, иной раз скажу, что глупости она говорит, — она смотрит на меня ужасными глазами. Ночью плачет. Я скажу: «Брось, Варя, слезами тут не поможешь, учиться надо, работать над собой», — она молчит.
