— …радостно…
— «Да, и обратите на их шинели внимание — новенькие, негрязные: значит, не кормили они вшей в окопах». Сразу, как привозили на фронт, сдавались.
— …миллионами…
— Четыре миллиона, сэр. Четыре!
— Почему же все-таки мужики наши так массово поначалу переходили на сторону немцев?
— Дело в том, что (идея отнюдь не моя — эту мысль высказывали другие историки) все-таки великая отечественная несла в себе элементы гражданской войны. Люди советскую власть ненавидели, они припоминали ей Тамбов и Кронштадт, голодомор, лагеря, другие все преступления, и чего только не было: и массово в плен сдавались, и в СС шли служить. Это ужасно, не отрицаю, но какой же должна быть нелюбовь к этому режиму, если, поставленные перед выбором между Гитлером и Сталиным, они выбирали немецкого фюрера — вот что страшно! Знаешь, когда мы называем войну великой отечественной, сдавшиеся в плен четыре миллиона солдат и офицеров сюда как-то не вписываются — где же оно, величие-то? Я понимаю: народ великие жертвы принес, но в том смысле, что мы правы, а они, такие нехорошие, на нас напали, поэтому наша война святая, величия что-то не вижу.
Вот я открываю книгу Константина Симонова «Разные дни войны», и первая фраза такая: «21 июня 1941 года меня вызвали в радио комитет и предложили написать две антифашистские песни». Начало войны он прохлопал — все утро 22 июня ему звонили-звонили, а он к телефону не подходил, потому что был занят делом — заказанные песни писал. Только под вечер снял трубку и услышал: «Война».
— Ты утверждаешь, что, если бы Советский Союз напал первым, мог разгромить Германию за три месяца…
— Если бы удар нанесли в Румынию. Дело в том, что у меня есть карты, и в следующей книге их, надеюсь, опубликуют. (Пауза.) Всегда у меня проблема с издателями! Вообще-то, хочу выпустить что-то вроде «Ледокола» в картинках: большой формат, множество иллюстраций, мало текста, и карты, карты, карты. С ними тоже проблемы (прошу прощения за то, что иногда отвлекаюсь).
Первый издатель Сергей Леонидович Дубов поставил меня в известность: «Книжка будет очень плохой — мягкая обложка, серая бумага, ни фотографий, ни карт, зато тираж триста тысяч». Я: «Сережа, побойся Бога! Книга о стратегии без карт невозможна — у меня же колода штабных карт.». — «Нет и еще раз нет!». Мы долго с ним. ну, не ругались — совещались, так скажем, и в конце концов он предложил: «Триста тысяч будет в дешевом варианте, а двадцать тысяч — в подарочном: у кого деньги есть, купят в твердой обложке». Потом Дубов вернулся в Москву и все триста двадцать тысяч под одну гребенку шарахнул. Второй тираж был уже миллион, и он приехал ко мне со словами: «Давай так делиться: тебе слава, а мне деньги».
