«Не узнал. Огрузнел я, седой, очками украсился. От прежнего ничего не осталось. Да он меня и видел тогда раза два-три, и то мельком. Не запомнил. Да и не мог запомнить. Я же ему ничего не сделал».
— Ночевать будем здесь, — обратился к команде Шляхов. — Уйдем на рассвете. Кто хочет — может прогуляться в город.
4
… Гурин медленно шагал по дощатым тротуарам бревенчатого северного города. Сколько лет пролетело! И вот он снова здесь, седой, на путях своей молодости.
Сергей Гурин работал тогда в Томском передвижном театре администратором. Здесь он и встретился с Тамарой Чубуковой.
Большие, серо-зеленые глаза ее удивляли: на них почему-то были коричневые крапинки, от которых глаза казались пестрыми. Пышные, темные волосы, крепкая, в меру полная фигура, полные красивые ноги, яркость игры и обаяние на сцене — все это сразило Сергея Гурина.
Была Тамара компанейской девчонкой, любила повеселиться, попеть, потанцевать. То и дело за кулисами или в зале, или в фойе раздавался ее хохот. Этакая бедовая, забубенная головушка, готовая на самые рискованные похождения! И они случались у нее, только Сергей, доверчивый добряк, с головой ушедший в свои стихи, не замечал этого.
Ей было двадцать, а ему двадцать три, когда они сошлись. Он было заикнулся: «Давай зарегистрируемся», — но она беспечно воскликнула:
— Э, Пушкин! К чему все это? Не усложняй. Хватит того, что мы любим друг друга.
И Гурин согласился с ней. Они прожили вместе уже год. Он во всем ей уступал, а она, веселая сумасбродка, верховодила. Ему даже нравилось потакать всем ее причудам…
И вот, перед самой войной, театр отправился на гастроли в Нарым.
Когда кончилась посадка на пароход, и они отплыли, стояла ночь. Усталые, они сразу уснули… Утром Гурин заторопился на палубу. Интересно все-таки взглянуть на Обь — он еще не плавал по ней. За ним вышла и Тамара.
Дело происходило в такое же время, осенью. Дул холоднющий ветер. Тамара и Гурин кутались в пальто. Плыли им навстречу белые пески отмелей, с упавшими на них подмытыми березами, да рыжие и золотистые острова.
Стояли, облокотившись на белые поручни. Ветер рвал с головы Тамары цветастую крепдешиновую косынку, завязанную под подбородком. Тамара поглядывала вокруг ленивенько и сонно.
А Гурин все смотрел и смотрел вперед. И ему, как мальчишке, казалось, что это не просто река, а его дорога, полная загадок и тайн. Вот упирается Обь в острова. Ну, конечно, за ними-то и таится избушка на курьих ножках, в которой живут его стихи… Проплывали между островами, и опять открывался новый извив и тоже упирался в острова. Нет, наверное, избушка притаилась за этими. Проплывали и их. Над протоками склонялись деревья. Пусто на островных бережках. Никого и ничего. Стой! Что это? С воды поднялась стая уток. Летят низко, над самой водой; летели, летели и снова плюхнулись на воду у дальнего берега. Там из-за туч все сумрачно, и только в одном месте, где сели утки, падает столб света и из серости тальников выхватывает одну лишь березовую рощицу. И она, единая, сияет золотом пожухлой листвы. Ну, конечно же, там таится избушка! К ней и полетели утки.
