— Я люблю его, — коротко сказала Леона, глядя отцу прямо в глаза.
— Чепуха! — взревел Джим. — Ты любишь Генри так же, как свой «бугатти»!
— По-моему, ты вообще не хочешь, чтобы я выходила замуж. Ты хочешь, чтобы я навсегда осталась дома, у тебя под боком!
Сопротивление ожесточило ее, все тело было твердым как камень. Джим загнанно метался по кабинету. Его мясистое лицо стало почти лиловым.
— Это все не так, — сказал он, останавливаясь перед ней. — Ты знаешь, что я не отказываю тебе ни в чем. Но на этот раз дело обстоит иначе. Брак это очень серьезная штука для девушки, как ты. Я всю жизнь работаю не покладая рук, сколотил большое дело. Для себя? Нет! Сначала я делал все это для твоей матери, теперь делаю для тебя. Когда я умру, все достанется тебе. И я не хотел бы, чтобы какой-то прыщ присосался к моим деньгам только потому, что ты спуталась с ним… Подумай обо всем как следует. Подожди, ну, скажем, год, посмотри, подходит ли тебе этот парень. Встречайся с ним, сколько хочешь. И тогда, если ты не передумаешь…
Его рассудительность только подлила масла в огонь.
— Ты просто злой человек! — закричала она. — Злой и эгоистичный. Ты заботишься вовсе не обо мне. Ты думаешь только о себе и о своей чертовой фирме. Ты невзлюбил Генри просто потому, что не хочешь, чтобы он помешал твоим планам. Допустим, он действительно деревенщина. А ты кем был, когда начинал в Техасе?
Она вся дрожала от гнева и со злорадством заметила, как лицо Джима сразу стало беззащитно-испуганным.
— Не принимай все так близко к сердцу, солнышко, — робко сказал он. Ты доведешь себя до припадка.
— До припадка? — закричала она. — Я доведу себя до припадка! Да это ты доводишь меня до припадка! Ты и твои распрекрасные деньги! Тебе все равно, что они сведут меня в могилу, главное, чтобы они были надежно помещены, чтобы никто не мог отобрать их у тебя!..
Она уже рыдала, и Джим попытался обнять ее. Леона отпрянула от него и рухнула с подавленным видом в кресло.
— Я… Я не хочу больше говорить об этом, — сказала она сквозь слезы. — Я скверно себя чувствую…
Огромным усилием воли она сумела вызвать у себя обморок и, окунаясь в желанный мрак, услышала, как отец отчаянно зовет на помощь дворецкого.
Венчание прошло как продуманный во всех деталях и богато обставленный праздник победы. Она с удовольствием воскресила теперь в памяти свой торжествующий и напряженно-вибрирующий голос, произносящий: «Я, Леона, беру тебя, Генри…»
Во время долгого медового месяца в Европе ей доставляла удовольствие та непринужденность, с которой Генри воспринимал ее уроки. Он был явно покорен ее шармом, утонченным умением одеваться и следить за собой, беспредельной роскошью и тем аристократизмом, который она привнесла в его жизнь. Если она настаивала, чтобы он поменял костюм, ему это доставляло удовольствие, а отнюдь не раздражало. Он быстро осознал, как важно все это было в мире, куда его ввела Леона, насколько лучше и увереннее он мог чувствовать себя, если был соответствующим образом одет и безупречен в своих манерах.
