— А вы что ей сказали? — Катя с любопытством смотрит на Малашу.
— Не я — дед сказал. «Слава Богу» — сказал. Оно же на самом деле слава Богу. У деда вырвалось.
— Бедная Оля. — Анастасия подходит к Малаше, обнимает, прижимается к ней всем телом.
— Сходи, сходи к ней. Хоть ты ее вразуми. Она на лодке сидит, а жена по берегу ходит. Сраму-то, сраму!
— Это все глупости и предрассудки, тетя Малаша.
Анастасия уходит, на ходу заплетая волосы в косу.
— Что же теперь будет, а? Черти понесли его на этот перемет. А тут баржа прошла, волны…
Катя забирается с ногами на кровать.
— Ужас какой, — шепчет она. — Его вытащили?
— Какой там… Это возле школы, а там такое течение. Водолаза из города вызвали. Да толку-то? Уж три часа прошло, как он нырнул.
Лариса подходит к Малаше и гладит ее по плечу.
— Ничего, ничего, девочка, все переживем. Не такое переживали — живы остались. Помню, дед меня с двумя малыми детьми бросил, к другой уходил — и то выжили. Покобелил, гад проклятый, а после к семье потянуло, к детям. А тут и дети-то не Сашкины. Детям оно еще лучше — они духу его не выносили.
— Тетя Малаша, а это больно — утонуть?
— По пьянке оно ничего не больно. Небось, протрезвел бедолага, когда водицы нахлебался. Черти понесли его с этим переметом. — Она вздыхает. — Ну вот, снесут нашего Сашку на погост — и сразу две вдовы. Ах ты, дурачина, дурачина… И ребеночку своему горя наделал — какой-никакой, а все-таки отец был. Хорошо, если тебя сразу вытащат, а то раки пожрут, протухнешь, как дохлая рыбина. Эх, Сашка, Сашка…
И снова все те же ранние сумерки, когда небо начинает приобретать оттенок зеленого яблока, но еще видно без электрического света.
Анастасия в мансарде. Она босая, в длинной юбке. Раскладывает на полу пасьянс. Во всех ее движениях что-то колдовское и в то же время кокетливое. Она совершает ритуал в честь мужчины.
— Разумеется, было бы нелепо, если бы конец оказался счастливым. В самом этом понятии — «конец» заключается что-то неумолимое, неизбежное, ломка привычного, устоявшегося. И какая-то завершенность. Прекрасное только тогда прекрасно, когда оно не завершено, не изжило себя. Заумно, но истинно. И жестоко… Совсем недавно я ничего подобного знать не знала. Совсем недавно я была такой счастливой. Глупо, по-телячьи, но… Нет, то было не счастье, а ожидание. Сейчас я уже ничего не жду.
В дом входит человек. Интеллигентное, даже одухотворенное лицо, а повадки бомжа, и одет странно.
Человек подходит к столу, на котором осталась еда, пьет прямо из банки молоко, чем-то заедает. Он слышит над собой шаги, на какое-то мгновение перестает жевать. Его лицо проясняется, даже появляется некое подобие улыбки. Он садится на стул, который под ним громко скрипит.
