Крышка гроба рядом с кроватью. Наволочка из дамаста в мелкую и крупную горошину. Постель расстелена. На ней белая простыня и белое одеяло.
Мимо окна пролетает сова. Длина ее полета за стеклом равняется длине крыла. На лету сова подрагивает. Свет падает косо, и она двоится.
Жена столяра, наклонившись, расхаживает перед столом. Столяр засовывает руку ей между ног. Вдруг она замечает свисающую иголку и тянется за ней. Нитка колеблется. Руки у жены опускаются. Она закрывает глаза и открывает рот. Столяр за локоть тянет ее в кровать. Швыряет штаны на стул. Подштанники воткнулись в штанины, тряпкой белея сверху. Жена согнула колени и выставила бедра. Живот у нее из теста. Ноги оконной рамой стоят на простыне.
Над кроватью фотография в черной рамке. Мать столяра прикоснулась головой в платке к краю шляпы своего мужа. Пятно на стекле приходится ей на подбородок. Она улыбается с фотографии улыбкой недавно умершей. И года не прошло. Улыбка обращена в комнату за стеной. Колесо колодца вращается, потому что луна огромна и пьет воду. Потому что ветер виснет на спицах. А мешок с мукой намок. Как уснувший человек, он свесился с багажника. «Этот мешок, — думает Виндиш, — как мертвец за моей спиной».
У бедра Виндиш чувствует свой отвердевший строптивый член.
«Мать столяра уже остыла», — говорит себе Виндиш.
В августовскую жару мать столяра опустила в колодец громадный арбуз в ведре. Около ведра взволновалась колодезная вода. И забулькала вокруг зеленой кожуры, охлаждая арбуз.
Мать столяра с большим ножом отправилась на огород. Канавка между грядками служила дорожкой. Салат пошел в рост. Листья у него слиплись от молока, нацеженного стеблями. Вдоль канавки мать столяра пронесла нож. Там, где начинается забор и заканчивается огород, цвела белая далия. Эта далия доставала матери до плеча. Она принюхивалась к белым лепесткам. Принюхивалась долго, будто вдыхала далию в себя. При этом она терла себе лоб и смотрела на двор. Белую далию мать столяра срезала большим ножом.
«Арбуз был просто предлогом, — говорил столяр после похорон. — Далия ее погубила».
А соседка сказала: «У этой далии одна видимость была».
«Лето выдалось сухое, — вставила жена столяра, — оттого у далии много лепестков свернулось. Она слишком пышно расцвела, так далии не цветут никогда. А лепестки держались, потому что летом ветра не было. Уже давно выдохлась, а опасть никак не могла».
«Такое нельзя вынести, — добавил столяр, — никто бы не вынес».
