... Значит, твой заказ выполнен? Кроме шуток? — И она, которая подобных книг не читала, счастлива, ибо знает, что я ждал их с нетерпением.
Именно такую я ее и любил: с очаровательной жадностью лакомки развертывающую свертки из бакалейного магазина и в то же время робко поглядывающую на пакет с книгами, которых она не читала, но, во всяком случае, знала, что я их очень ценю, и потому интересовалась ими с той вежливостью, с какой приветствуют и спрашивают о здоровье важного господина, уважаемого, но скучного в обществе.
— Ну, а теперь забирай свои книги и отправляйся в кабинет на диван. Можешь спокойно читать до половины третьего... раньше мы обедать не будем.
Мне показалось, что я ослышался, и я с испугом переспросил:
— До двух, моя дорогая?
— До половины третьего... до половины третьего... Сегодня день рождения Горе, и я пригласила всех к обеду... Во второй половине дня ни у кого нет лекций. Пока он уйдет из министерства... побреется, пострижется... Я предупредила, что не пущу его к столу небритым и нестриженым. А еще я ему сказала, что если он и сегодня явится грязнулей, то я его силком засажу в ванну. Видишь, она топится.
— Дорогая, но ждать до половины третьего?... Я умираю с голода.
— Да? — А ну-ка погрызи. — И протягивает мне кожаную перчатку, которую я бросил на стол.
— Да как можно жевать перчатку?
— Ну, значит, ты не такой уж опасный. Ах... чуть не забыла. Я купила бумажник для Горе, сейчас тебе покажу. — И когда я восхищаюсь позолоченной монограммой на уголке, она смеется, вся светится от удовольствия. — Красивый, правда? Знаешь, у Горе бумаги и деньги рассованы по всем карманам, а он говорит, что если есть деньги, то нет бумажника, а если купить бумажник, то нечего будет в него класть... Ну, беги в кабинет.
Через четверть часа она подходит к изголовью дивана, серьезная и спокойная, как прокурор:
— Это что такое?
— Что такое?.. Сверток... Ну конечно, тот самый, pâté de foie gras.
— Ты же говорил, что оставил его в пролетке?
— Ну значит, забыл в передней, когда раздевался.
— Ах так, ты надо мной издеваешься? — И вцепляется пальцами в мои волосы.
Я хватаю ее за руку, чтобы она не дергала слишком сильно, она извивается, пытаясь высвободиться, и соскальзывает на ковер; сбившееся платье обнажает крепкие белые ноги, перетянутые шелковыми подвязками. Она не сдается, и борьба продолжается, причем иногда она вкладывает в эту шуточную трепку ярость молодой резвящейся пантеры.
