— Об этом вообще не хочу слушать!
Авель засмеялся, поднял к глазам кераунет; нажал на спуск. Громыхнуло. Кажется, он даже попал в щит.
* * *
«В час после заката стану ждать у задних ворот. Прежде чем отправишься, эстлос. Прошу. Анеис». Письмо было таким же, как и всегда, но у господина Бербелека отчего-то вспыхнула мысль о засаде. Но кому бы устраивать на него засаду, подделываясь под Панатакиса? Этого уже он не сумел вообразить.
И что я сделался таким осторожным? — ворчал он про себя, идя сквозь дворцовый сад, погруженный в теплую влажную темень. Мимо прошествовал молодой тропард, зеленые глаза мигом просверлили душу навылет. Господин Бербелек проверил кинжал в левом рукаве.
Но это, конечно же, был Анеис Панатакис — собственной неповторимой персоной.
— Кланяюсь, кланяюсь, кланяюсь, тысяча благословений для эстлоса Бербелека, о прощении молю, что в такую пору и в таких обстоятельствах, воистину, сгораю со стыда, но да покарают меня боги, если не попытаюсь отговорить тебя от этого, эстлос, боюсь за твою жизнь, ты не можешь теперь погибнуть, у меня бы сердце разорвалось, не можешь!
Сердце, как же, скорее банковский счет, — подумал господин Бербелек.
Он оттянул концессионера подальше от ворот, чтобы их не услышали мамлюкские стражники.
— Ты, собственно, о чем, Анеис? Говори по-человечески.
— Не езди.
— Что?
— Завтра выезжаешь на джурджу, ты ведь сам мне говорил, эстлос. Не езди.
— Да успокойся. Все ездят.
Панатакис дернул себя за бороду, сплюнул, перекрестился, левой рукой отогнал биотанатои, правую раскрыл для Аказы, затопал, нервно осмотрелся в ночи; наконец начал шепотом:
— Я говорил с Исидором. Да-да, Вол принял-таки Панатакиса. Исидор сокрушен. Напуган. Говорит, что это все из-за Кривых Земель. Едва только пошли слухи, и позже, после первых трофеев, привезенных из-за Черепаховой, а особенно в последние годы… Он пишет хронику, нанял софистеса, показал мне документы. С тысяча сто восемьдесят шестого, когда придворный медик Хуратов подтвердил первую какоморфию. Шлют своих шпионов, агентов, послов, крыс. Нанимают караваны как прикрытие. Выкупают целые компании. Он — первый на очереди, у него наилучший доступ. Для Александрии он слишком силен, никто не мог ему угрожать. Но теперь он получает такие предложения, которые не в силах ни принять, ни отказаться, его взяли в клещи. Эстлос, он говорил о царях, о кратистосах! Это подземная война, невидимая ни на шахматной доске политики, ни в шахматах денег. Джурджи — это, верно, тоже их придумка и навязанная аристократии мода, чтобы ездить туда, не вызывая подозрений. Да проклянут меня боги, если я знаю, для чего. Софистес Вола тоже может лишь строить предположения. Говорит о топоморфе, второй Аль-Кабе, месте самобытного извращения кероса. Но какая разница — они просто жаждут наложить на это лапу, гарантировать себе прибыль и исключительность. Та пажуба. Софистес говорит, что люди Аксумейских Кушихадов проводили там эксперименты, посеяли за Сухой коноплю, а из нее вместо смолы гашиша потек сок пажубы. А теперь пажубовый сок расходится по миру; но, чем дальше от Сколиодои, тем меньше его сила. Другие думают, что туда сбежал кто-то из изгнанных кратистосов, что обезумел, умирает, поддался джунглям, и это — антос его смертельного безумия. Или что родился новый, от нечеловеческих дикарей, тех варварских негров, а силен он настолько, что, еще будучи младенцем, оттиснулся на всем крае той неслыханной морфой и —
