В калитке щёлкнула щеколда. В сенях раздались тяжёлые шаги. Дверь резко толкнули, и в избу без спроса вошёл Григории Сапожков.
— На огонёк я! — сказал он вместо приветствия. — Чего не спится, Тамочкин?
Егора как варом обожгло при этом слове. Не к добру назвал его Григорий этим старым, ненавистным ему уличным прозвищем семьи Веретенниковых.
Крутиха хитра на прозвища, почти у каждой фамилии есть ещё уличная кличка. Одни Веретенниковы — Карасевы, потому что дедушка их за неповоротливость — шея у него, павшим деревом повреждённая, не ворочалась — был прозван Карасём, почему и возненавидел эту мирную рыбу. Другие дальние родственники — Хрульковы, потому что кто-то в роду был хром. А вот Егорова отца прозвали Тамочкиным — за пристрастие к слову «тамочки». Как помнит себя Егор, он только и слышал от отца: «Поди, Егорушка, посмотри тамочки, не ушли ли кони в овсы… Возьми, сынок, тамочки уздечку, приведи Лыску». И так без конца — «тамочки» да «тамочки». Когда он умер, по селу разнеслось: «Помер Тамочкин».
Даже когда призывался Егор, его было назвал староста Тамочкиным. Тут он возмутился и крикнул: «Веретенников я!»
Так и пошёл в Красную Армию и вернулся домой как Веретенников и слышать не мог старой клички. И вот теперь зятёк, женатый на любимой сестре Елене, Григорий Сапожков, вдруг обозвал его Тамочкиным, явившись к нему в дом незванно-непрошенно!
Егор поднялся, и краска залила его белое лицо, оттенённое темнорусой, почти рыжей, кудрявой бородой.
Он встал перед Григорием, готовый дать любой отпор.
— Сиди, сиди, — сказал Григорий, — я так зашёл, по-родственному.
Егор медленно опустился на лавку, до боли в костях сжав в одной руке шило, в другой ремень шлеи.
— Ну, так что ты думаешь — кто убил Мотылькова?
Краска сошла с лица Веретенникова.
— Только не Генка, — сказал он глухо.
— Себя выгораживаешь, — исподлобья взглянул Григорий.
— Себя? А чего мне себя выгораживать? Да я и не трус.
— Велика храбрость — бандитов укрывать!
— Каких бандитов?
— Дальних родственников!
— Разберись, Григорий Романович, смотри!
— Чего там смотреть? Бандита ты прятал. Кулацкого выродка… Знать, тебе та родня ближе, а не наша — пролетарская!
— Григорий, я…
— Молчи! Слову твоему теперь веры нет, вот куда ты дошёл! Говорил я тебе, помнишь, не отдаляйся, Егор, от бедняцкого класса! Что ты прикипел к этим Волковым? Сам у них батраком был… жену себе отрабатывал. Эх ты, Тамочкин!
— Ну, ты Аннушку не трожь… Я свою сестру тобой не укоряю!
