— Дай мне тонкий.
— У меня есть дюжина, но торговец не желает распродавать их поштучно.
— Я куплю дюжину.
— В добрый час.
Она звонит и приказывает девушке принести пакет, который лежит у нее на туалете. Лицо и приличный вид той меня поражают, и я говорю об этом.
— Ей пятнадцать лет, — говорит она; — но она дура и ничего не хочет делать, потому что предпочитает оставаться девственной.
— Позволишь ли ты, чтобы я ее посетил?
— Она не хочет. Предложи ей, и ты увидишь.
Входит девушка с пакетом. Я встаю в позицию и предлагаю ей показать, какой выбрать, чтобы мне подошел, и она сердито начинает выбирать и замерять.
— Этот не подойдет, — говорю я, — попробуй другой; другой, другой, — и внезапно всю ее обрызгиваю, ее хозяйка смеется, а она, в возмущении от моего дурного поступка, швыряет мне в нос весь пакет и уходит, сердитая. Не имея более желания что-либо делать, я оплачиваю чехлы и ухожу. Девочка, которую я так обидел, выходит между тем посветить мне дорогу, и я компенсирую ей обиду, дав луи. Удивленная, она просит меня ничего не говорить мадам.
— Это, действительно, правда, дорогая, что вы сохранили еще свою девственность?
— Правда.
— И почему вы не хотите, чтобы кто-нибудь вас посетил?
— Потому что это меня возмущает.
— Надо, чтобы вы определились, потому что без этого, такая хорошенька, как вы — непонятно, что с вами делать. Хотите меня?
— Да, но не в этом доме.
— Где же?
— Велите отвести вас завтра утром к моей матери, и я буду там. Ваш местный слуга знает, где я живу.
Вернувшись к себе, я спрашиваю у этого слуги, знает ли он эту девочку, которая мне светила, и он отвечает, что да, и что он был удивлен, увидев ее там, потому что полагал ее порядочной.
— Вы отведете меня завтра утром к ее матери.
— С удовольствием.
На завтра, в десять часов, он отводит меня на окраину города, в бедный одноэтажный дом, где я вижу женщину, которая мотает клубок пряжи, и детишек, едящих хлеб. Она спрашивает, чего я желаю.
— Вашей дочери здесь нет?
— Нет. А когда она придет, вы что, принимаете меня за ее сводню?
В этот момент появляется дочь, и эта мать в ярости швыряет ей в голову бутылку, которая у нее под рукой и которую она бы осушила, если бы не бросила. Я вхожу внутрь, подняв трость, дети кричат, заходит мой слуга и закрывает дверь, но эта женщина не успокаивается, она обзывает во весь голос свою дочь потаскухой, велит ей выйти вон, говорит ей, что она больше не ее мать, и я вижу, что ее невозможно удержать. Мой слуга говорит ей не кричать так громко из-за соседей, и она отвечает:
