Я был в высшей степени удивлен таким предложением, потому что мне никогда в голову не приходило ни стать проповедником, ни быть в состоянии составить проповедь и с ней выступить. Я сказал ему, что я уверен, что он шутит, но он заверил меня, что говорит серьезно; понадобилась всего минута, чтобы убедить меня и внушить мне уверенность, что я родился, чтобы стать самым знаменитым проповедником века, еще прежде, чем стану толстым, так как в те дни я был очень худой. Я не сомневался ни в моем голосе, ни в моей жестикуляции, а в том, что касается композиции, я, безусловно, чувствовал себя достаточно сильным, чтобы произвести шедевр.
Я сказал ему, что готов, и что мне не терпится оказаться дома, чтобы начать писать панегирик. Хотя я не богослов, сказал я ему, я знаю материал. Я буду говорить удивительные вещи, и совершенно новые. На следующий день он сказал мне, что кюре был в восторге от его выбора и еще больше от моей готовности принять эту святую миссию, но он требует, чтобы я показал ему мою композицию до того, как ее завершу, потому что дело касается вопросов самой высокой теологии, и он может позволить мне подняться на кафедру, только будучи уверен, что я не произнесу ереси. Я с этим согласился, и в течение недели сочинил и переписал набело мой панегирик. Я его сохранил, и, более того, я нахожу его превосходным. Моя бедная бабушка просто плакала от умиления, видя, что ее внук стал апостолом. Она хотела, чтобы я его ей зачитал, она слушала его, молясь, и нашла его прекрасным. Г-н Малипьеро, который не слушал, так как читал молитвы, сказал мне, что кюре не понравится. Я выбрал темой Горация «Ploravere suis non respondere favorern speratum meritis»[25]. Я выразил сожаление по поводу злобы и неблагодарности рода человеческого, пренебрегающего замыслом, порожденным божественной мудростью, и направленным на то, чтобы его искупить. Г-н Малипьеро не хотел, чтобы я взял свою тему из этики, но был рад, что моя проповедь не была перегружена латинскими цитатами.
Я пошел к священнику, чтобы прочитать ее ему, но его не было и, ожидая его, я влюбился в его племянницу Анжелу, вышивавшую там на пяльцах, которая сказала, что она хотела со мной познакомиться, и заливалась смехом, упрашивая меня рассказать историю моей шевелюры, которую ее святой дядя мне отрезал. Эта любовь оказалась для меня роковой; она стала причиной двух других, которые явились причиной нескольких других причин, которые привели, наконец, к тому, чтобы заставить меня отказаться от духовного звания. Но будем двигаться постепенно. Прибывший священник, казалось, не рассердился, видя меня занятым его племянницей, которая была моего возраста. Прочитав мою проповедь, он сказал, что это вполне красивая академическая обличительная речь, но она не может быть оглашена с кафедры.
