Казалось, папаша Планта еще не вполне убежден. — А как же следы борьбы там, на песке? — спросил он.
Лекок замахал руками.
— Господин мировой судья изволит шутить, я так полагаю, — возразил он. — Эти следы не обманули бы и лицеиста.
— Все же мне кажется…
— Ошибиться здесь невозможно, сударь. Действительно, песок разрыт, раскидан. Но все борозды и рытвины, обнажившие землю, которая прежде была присыпана песком, оставлены одним человеком; вам, вероятно, трудно в это поверить, но убедитесь сами; и более того, следы оставлены носком сапога.
— И впрямь, вижу.
— Ну что ж, сударь, если в таком месте, как здесь, доступном для последующего осмотра, происходила борьба, после нее остаются два вида совершенно различных следов: нападающего и жертвы. Нападающий, который устремляется вперед, неизбежно опирается на носки ног. которые глубже впечатываются в землю. Жертва, напротив, обороняется, пытается вырваться из рук насильника, она отклоняется, изгибается назад, и в землю вдавливаются ее каблуки. Когда силы противников равны, мы находим приблизительно одинаковое число отпечатков носков и каблуков, в зависимости от того, как развивалась схватка. А что мы видим здесь?
Папаша Планта перебил сыщика.
— Довольно, сударь, — сказал он, — этого достаточно, чтобы убедить самого недоверчивого слушателя. — И после минутного раздумья, добавил как бы в ответ на свою тайную мысль: — Нет-нет, никаких возражений тут быть не может.
Г-н Лекок, со своей стороны, подумал, что проделанный им труд заслуживает поощрения, и с победным видом проглотил лакричную пастилку.
— Но я еще не кончил, — заметил он. — Мы говорили о том, что с графиней не могли расправиться здесь. Добавлю: ее не принесли сюда, а притащили волоком. Это нетрудно доказать. Существуют лишь два способа волочь труп: за плечи — тогда ноги оставляют на земле две параллельные борозды, и за ноги — тогда остается один, довольно широкий, след от головы.
Папаша Планта кивком выразил согласие.
— Осматривая газон, — продолжал сыщик, — я обнаружит параллельные борозды, явно следы ног, и одновременно широкую полосу примятой травы. Почему? Дело в том, что по лужайке волокли не мужчину, а женщину, причем одетую в платье с достаточно тяжелыми юбками. Словом, то был труп графини, а не графа.
Лекок сделал паузу, ожидая одобрения, вопроса, замечания.
Но старый судья, казалось, перестал его слушать и погрузился в какие-то совершенно отвлеченные размышления.
Темнело, и над Сеной дрожал туман, легкий, словно дымок над горящей соломой.
