Очевидно, карлик понял это по изменившемуся выражению моего лица. Он прищурился, затем вздохнул, а затем произнес слово в слово то, что он сказал и при виде вас:
— Забавный у тебя приятель, Андрюша!
Потом он посторонился, и мы — я вслед за Сугробиным — вошли в дом.
— Это был действительно притон и действительно тот самый, о котором шли такие упорные слухи. Но — вы сами видите — в отличие от обычных малин, здесь нет той свалки, которая присуща настоящим дешевым кабакам, облюбованным дешевой же уголовной шпаной. Нет здесь и вызывающе безвкусной роскоши, какая свойственна малинам другого рода — тем, в которых заправилами являются люди, возомнившие себя вожаками уголовного мира. Вы видите нечто иное, но что именно вы видите, вы и сами, думаю, охарактеризовать не сможете!
Сушкин посмотрел на поручика с заметной иронией во взгляде, но на этот раз поручик не оправдал его надежд:
— Отчего же, — возразил Николай Вячеславович Никите Аристарховичу, — смогу!
— Ну-ка?
Поручик нарочито осмотрелся и перечислил:
— Прежде всего, — начал он, — поражает необычная планировка помещения. Я даже не говорю о его незаурядных размерах: наверное, встречаются заведения и с залами поболе этого, хотя мне о таких ничего неизвестно. Нет: дело не в размерах. Размеры — лишь следствие того, что зал занимает весь цокольный этаж этого и без того странного дома. А вот именно планировка весьма примечательна. Обратите внимание — хотя о чем это я: вы-то, конечно, уже давно на это внимание обратили! Так вот: зал разделен надвое, но не так, как это принято в обычных ресторанах или всякого рода погребках и трактирах — не в горизонтальной, если можно так выразиться, плоскости, а в вертикальной.
Поручик указал рукой на дальний конец помещения, и впрямь отделенный от остальной части уводившими вверх — на что-то вроде эстрады — ступенями. Однако то, на что указал поручик, эстрадой вовсе не являлось: там, в возвышенной части, также стояли столики, два или три из которых были заняты ужинавшими и одновременно с тем что-то бурно обсуждавшими посетителями.
— Верно, — согласился Сушкин. — Это весьма необычно. А дальше?
Теперь поручик кивнул в сторону «барной стойки»: приходится взять это определение в кавычки, так как в подлинном, привычном для нас понимании то, что мы — простоты ради — назвали барной стойкой, ею являлось не в большей степени, чем возвышение в дальнем конце — эстрадой.
— Это, черт меня побери, куртина[37]
