— Но ведь я и собирался…
— Нет! — хмурые складки на лбу Дурново внезапно разгладились. — Нет. Вы собирались просто действовать. Просто на собственные страх и риск. Теперь же вам — в случае неудачи — придется держать ответ не только перед… итальянцами, буде они вас сцапают, но и перед Отечеством. И уж поверьте мне: этот спрос окажется куда строже! Ну как: вы готовы?
— Да, ваше высокопревосходительство!
— Тогда зайдите в канцелярию Министерства иностранных дел… где-нибудь к закрытию. Вам выправят документы.
— Какие еще документы? — не понял Можайский.
Дурново усмехнулся, да так, что от этой усмешки кровь у любого могла бы свернуться в венах:
— Вы что же: думали по собственному паспорту ехать?
— Ну… да.
Можайский растерялся окончательно, а Дурново совсем развеселился — на адский какой-то манер:
— Не дождетесь! — заявил он. — Нет больше князя Можайского.
— А… а кто же есть?
— Гм… — лукавый блеск. — Как вам… Мызин — нижегородский мещанин?
— Мызин!
— Не нравится?
— Нет, но…
— Ладно-ладно… пусть будет просто Можайский. Скажем, отставной чиновник таможенного ведомства, возомнивший себя поэтом и решивший набраться вдохновения в Венеции.
— Но я не умею писать стихи!
— Придется научиться!
Можайский вышел на улицу немного оглушенным. С одной стороны, он получил ровно то, что хотел — понимание и возможность действовать. Но с другой, он оказался в престранном положении человека, для которого внезапно закрылись все двери — все привычные двери: те самые, за которыми он настолько привык искать ответы на заданные самому себе вопросы. Не было больше яхт-клубов, блестящих гостиных с их снятыми с болтливых языков сплетнями, чайных с милыми дамами, видевшими в нем образец своеобразной галантности, даже контор, владельцы которых чем-нибудь да были ему обязаны.
Не было больше и банка: Можайский — просто, не князь — не мог при нужде пополнить бумажник отложенным жалованием или накопившейся рентой.
«Придется прямо сейчас опустошить счет и ехать с наличными!» — решил он тогда и, усевшись в коляску, велел Ивану Пантелеймоновичу отправляться на Невский.
— Минуточку! — откуда-то сбоку вынырнул человек в форме. — Господин Можайский?
— Да.
— Прошу вас покинуть коляску: это — собственность Департамента полиции!
Можайский ошеломленно вылез обратно на мостовую и отправился через мост[9] к остановке омнибуса.
Еще до вечера, когда ему нужно было явиться в канцелярию Министерства иностранных дел, Можайский управился с самыми неотложными делами: снял деньги со счета, превратив их частью в бумаги на предъявителя иностранных обществ, а частью — в золото; собрал дорожный саквояж — скромный, как и подобало мелкому отставному чиновнику, вдруг вообразившему себя поэтом и на сбережения всей жизни отправившемуся в дорогостоящее путешествие по Италии; купил билет — не первого класса, как он привык, а какой-то сомнительный, но зато недорогой… А потом — отправился к Сушкину.
