— Из прежних партнеров лишь несколько человек проявили к брату известную снисходительность. Среди них — Латыкин, основатель Общества Северных и Южных железных дорог, и князь Витбург-Измайловский. Во всяком случае, так считалось.
— Да, я помню, — вставил Гесс, — Юрий Михайлович об этом говорил. Кажется, и газеты об этом писали.
Владимир Львович наклонил голову:
— Совершенно верно. Но о чем они не писали, так это — об участии в деле еще одного человека. Причем куда более крупного, нежели Витбург и Латыкин, по части поданного против него иска. Я сам узнал об этом случайно: уже когда подводили невеселые итоги… Вы, разумеется, догадываетесь: человеком этим был никто иной, как Сёма, к тому времени ставший известным и всеми уважаемым Семеном Яковлевичем Молжаниновым. Как Сёме удалось избежать публикаций, не спрашивайте: не знаю. Но факт остается фактом: никто, кроме самого узкого круга лиц, состоявшего, прежде всего, из юристов и мирового судьи, не знал о его вовлеченности в это скандальное дело. А вовлеченность, как выяснилось, была грандиозной! Сёма шесть раз выдавал кредиты моему брату. Шесть раз кредиты оказывались выброшенными на ветер. А как итог — огромная сумма, которую мой брат задолжал Семёну и…
Владимир Львович покраснел.
Гесс не торопил.
— …и с такою вот, — решился, наконец, Владимир Львович, — безумною неблагодарностью решил скостить себе при помощи несправедливой тяжбы!
Повисла тишина: не считая, конечно, того, что оркестр наигрывал что-то, а из-за соседних столиков неслись обрывки бесед, позвякивание приборов, шуршание дамских платьев.
Вадим Арнольдович размышлял. Владимир Львович переживал прошедшее.
Наконец, Вадим Арнольдович попросил уточнить:
— Скажите, это Молжанинов — я имею в виду, он сам — рассказал вам о кредитах и о том, что тяжба вашего брата против него была несправедливой?
Владимир Львович вздрогнул, его брови выгнулись:
— Что вы этим хотите сказать? — спросил он с тревогой в голосе.
Гесс стал совсем хмурым:
— Просто ответьте на вопрос.
— Ну… — Владимир Львович мгновение поколебался. — Даже не знаю. Получается, сам.
— Поясните, пожалуйста!
— Видите ли, — пояснил Анутин, — когда мы с поверенными, разбирая бумаги, наткнулись на записи о сделках с Молжаниновым, я просто оторопел. «Не может быть!» — такова была моя первая мысль. Особенно поражали суммы. И, разумеется, имя контрагента: Семен Яковлевич Молжанинов! Наш полковой художник! То есть нет, поймите меня правильно: я, разумеется, знал, что наш Сёма резко пошел в гору и — художник он или нет, отметал он саму идею заниматься делами или просто она таилась где-то в глубине его души… так вот: я, безусловно, знал, что Сёма сколотил изрядное состояние. Даже не состояние — слово не то, — а колоссальный капитал, превратившись в едва ли не одного из самых богатых наших соотечественников. Но я и помыслить не мог, чтобы он имел какие-то дела с моим братом! Откуда? С чего бы? А потом я решил так: не иначе, это наше полковое прошлое подтолкнуло его к такого рода благотворительности — снабжать деньгами брата старого товарища! Я был ошеломлен и растроган одновременно. Особенно принимая во внимание то, что Семён так скромно замял историю с невозвращенными кредитами и процентами, не говоря уже о бессовестной тяжбе против него самого! Конечно, едва бумаги оказались в моих руках, я отправился с Семёну. А как иначе? Мог ли я не выразить благодарность человеку, который, получалось, столько сделал даже не для моего несчастного брата, а для всего моего семейства, оставив без движения обременительные претензии и не давая ход порочащим слухам?
