Мне показалось, что «нашего князя» удар от такого промаха хватит, и я поспешил ему на выручку — благо, и он не раз приходил на выручку мне:
— Разве ты видел их?
Однако Можайский только поморщился:
— Причем тут это?
— Но если ты никого из них не видел, когда их доставили в участок…
— Брось, Никита: это неважно! Митрофан Андреевич прав: непростительный промах!
— Но…
— Никаких «но»! Моя вина: я не только сам не додумался до такой очевидной вещи, но и своим подчиненным не разъяснил!
— Да не Шерлок же ты Холмс, в самом деле!
— Глупости: не нужно быть этим fictional character[38], чтобы дойти до таких прописных истин!
Я отступился.
— Как же так… — пробормотал Можайский и взялся за стакан. — Как же так?
Удивительное дело, но тот же Чулицкий, настолько охотно пинавший «нашего князя» при всяком удобном и не слишком случае, ситуацией не воспользовался. Напротив: Михаил Фролович был бледен, на его лице красовалось выражение досады, а сам он, не говоря ни слова, присоединился к Можайскому: взял другой стакан и тоже плеснул себе водки.
Полицейские, сплоченные, очевидно, общим промахом и солидарные в том, что личное их отсутствие при его совершении ничуть этот промах не умаляло, тихонько чокнулись и выпили, напоминая явившихся на кладбище плакальщиков.
К Чулицкому и Можайскому присоединился Инихов. Сергей Ильич сунул в карман нераскуренную сигару и попросил стакан и для себя. Я подал.
— Вот, молодые люди, — сказал Инихов, обращаясь к оробевшим поручику и штабс-ротмистру, — запоминайте, учитесь на наших ошибках, не повторяйте наши промахи! Иначе и вам когда-нибудь придется испытать такой позор!
Любимов и Монтинин воздержались от замечаний.
Гесс же, как-то особенно вжавшись в спинку стула, испустил вздох и поразил всех нас признанием:
— У вас, господа, хоть какое-то извинение имеется. У меня же и такого нет! Ведь это я оформлял показания…
— Вы? — Митрофан Андреевич повернулся к Гессу. — Вы?
Гесс печально кивнул головой и подтвердил:
— Да, я. Отчетливо припоминаю этот случай. Дежурным офицером по участку был именно я. За безобразную склоку на улице доставили весьма колоритную троицу…
— Но как же вы, — перебил Гесса Митрофан Андреевич, — Кальберга не узнали?
Еще один покаянный вздох:
— Я и не мог его узнать, потому что…
— Потому что?
— …я не видел его!
Теперь уже не только Митрофан Андреевич, но и все мы изумленно уставились — в буквальном смысле этого слова — на Гесса. А Чулицкий так и вовсе брякнул откровенно:
