И вот, за несколько дней, включая и утро того злосчастного вечера — вечера совещания и взрыва, — мне удалось избавиться уже от нескольких дюжин бутылок. А все-таки к моменту заседания их у меня оставалось столько, что грех было не воспользоваться случаем и не выставить хотя бы часть из них на стол!
Понимаю, что и этот мой поступок вряд ли способен украсить мою репутацию: все-таки поить почтенных людей отравой — не слишком красивый замысел. Но, читатель, прошу вас искренне и от всего сердца: войдите в мое положение!
Итак, услышав — справедливые, вынужден заметить — замечания Митрофана Андреевича и Михаила Фроловича, я начал зачем-то оправдываться, одновременно с тем и солгав:
— Господа, я и знать не знаю, откуда в моем доме взялась эта дрянь! Но что же делать, если кроме нее ничего другого нет?
Митрофан Андреевич посмотрел на меня с упреком, и то же сделал Михаил Фролович:
— Сушкин, — заявил первый, — если уж вы настояли на том, чтобы все мы собрались у вас, вам следовало позаботиться о надлежащем приеме!
— Сушкин, — заявил второй, — это ваше… художество я буду расценивать как неуважение к полиции!
Я замахал руками, тем самым давая себе небольшую отсрочку и в то же время судорожно соображая: а не слишком ли далеко я зашел?
— Господа! — пошел я на попятную. — Я вообще и думать не думал, что наше… э… собрание может превратиться в заседание сорвавшихся с цепи членов… гм… First-century Christianity[37]. Но…
— Сушкин! — вскричал Митрофан Андреевич.
— Сушкин — вскричал Михаил Фролович.
— С-с-сушш-к-кин! — внезапно очнулся и подал с дивана голос доктор, Михаил Георгиевич. — В-вы н-нас а… аб… бидеть х-хотите?!
Я остолбенел: да уж, сравнение, слетевшее с моего языка, вряд ли было удачным!
— Нет-нет, господа! — отступая к буфету и показывая на него рукой, промямлил я. — Ничего подобного! Просто…
— Ну?! — взревел Михаил Фролович.
— Просто я подумал, что вдруг… случайно… вы понимаете?.. в буфете… что-нибудь еще обнаружится?
— То есть, — начали — в буквальном смысле! — наступать на меня начальник Сыскной полиции и брант-майор, — вы специально поили нас этой… этой… слов нет?
Я попятился, но, уперевшись спиной в буфет, вынужден был остановиться.
— Я всё объясню!
Митрофан Андреевич и Михаил Фролович тоже остановились.
— Уж будьте любезны, сделайте милость!
В общем, пришлось рассказать о пари и о моем отчаянном в связи с его результатами положении. К счастью, оба раздражительных и склонных впадать во всесокрушающий гнев господина не были, как это известно в широких кругах, лишены и чувства юмора. Выслушав мою историю, они рассмеялись и отступили. Во всяком случае, лица их прояснились, кулаки разжались.
