«Каждый человек достоин любви».
«Человек должен быть человеком».
И не только на его надгробиях, но и на всех остальных:
«Каждый человек достоин любви».
«Человек должен быть человеком».
Перевод с пушту Л. Яцевич
Старый рубаб был свидетелем многих событий в разные времена его жизни, и в каждой струне звенела своя история. Он, как и его хозяин-старик, прошедший через многие испытания, всякое повидал на своем веку. Рубаб был единственным другом старика.
— Рубаб… Он мой друг. Смелый, верный и преданный. Мы неразлучны. И в горе и в радости…
Ничего дороже рубаба у него не было в жизни. Как же мог он его не любить? Благодаря рубабу в его памяти оживало прошлое. Чего только рубаб ему не рассказывал! Он хранил его песни. Вселял в душу покой. Старый рубаб тоже чувствовал себя в руках музыканта, как чувствуют себя после долгой разлуки в объятиях друга. Звуки рубаба походили на жалобу, слетавшую с нежных губ возлюбленной. И так они трогали душу старика! Будто к нему снова вернулась молодость и любовь.
Как-то в его хибарке собрались молодые односельчане. Пальцы старика ласково касались струн, будто он играл волосами любимой.
В звуках рубаба были все его мечты, все надежды. Он склонился над самыми струнами, будто жаждал услышать, о чем они говорят. Никогда еще струны рубаба так не звучали, казалось, пальцы музыканта творят волшебство. Все слушали, затаив дыхание, наслаждаясь мелодией. Струны словно оплакивали судьбу старика, и даже сам музыкант не мог понять, что сегодня с его рубабом.
Обычно во время игры парни перебрасывались шутками, смеялись, но сегодня они слушали, не шелохнувшись. Да и старик, как это было раньше, не пел. Никто не прикоснулся к мангаю[Мангай — род музыкального инструмента — большой кувшин с натянутой сверху кожей, как у бубна.], не обмотал его горлышко цадаром, не запел, не заиграл. Все слушали рубаб, который уже не плакал, а рыдал. Вдруг рубабист резко изменил мелодию и посмотрел на нас так, словно только сейчас заметил. Наигранно улыбнулся, но звуки рубаба тут же смахнули улыбку, и старик громко запел:
Я возьму мой рубаб,
И мы вместе с ним будем оплакивать мою молодость.
Пальцы старика все быстрее бегали по струнам, словно вновь обрели молодую силу.
У меня в руках рубаб,
Он сладко рассказывает мне о любимой.
Музыкант все ниже склонялся над инструментом. Глаза его наполнились слезами. Мы переглянулись: «Что это со стариком?»
Я снова положил рубаб на колени.
