— Неужели мы и вправду на них нападем? — в голосе школяра слышался укор.
— Нет, не нападем, в гости пожалуем, болван! — оборвал его бородатый. Все замолчали. А впереди во мраке мерцали манящие путника слабые огни аула. Все ближе, ближе.
— Выждем здесь! — приказал Хаджи Карим. У школяра тревожно забилось сердце. «Чего ради нам на них нападать? — думал он. — И зачем мы как неприкаянные скрываемся в степи и горах?» Чем больше он думал, тем меньше понимал, зачем вообще его втянули во всю эту авантюру. Хотел бежать, но не решился. Боялся мести Салим-хана.
Привязали лошадей, подошли к аулу, залегли. В деревне все было по-прежнему, ничто не привлекало внимания Хаджи Карима.
— Аллах акбар! Аллах акбар!..[Бог велик!] — тем же протяжным голосом призывал мулла к вечерней молитве; все так же с керосиновыми лампами в руках потянулись к мечети односельчане. Хаджи мельком взглянул на школяра.
— Смотри-ка, все там, а мы… — быстро зашептал тот, но сильный удар прикладом оборвал его на полуслове.
— Заткнись, подзаборник! — прорычал бородатый.
Хаджи резко повернулся в его сторону. Крестьяне насторожились, и что-то, еще не до конца осознанное, становилось все яснее, все определенней в их головах.
Односельчане стали расходиться по домам. Был среди них и Шир Голь.
— Вон он! — бородатый толкнул локтем Хаджи Карима, потянулся к ружью, и только было Хаджи успел схватить его за руку, как в проулке появился парень лет восемнадцати. Наваб, сын парикмахера Хабибуллы, даже в темноте узнал его Хаджи Карим. Быстрым шагом юноша направился к Шир Голю и что-то ему сказал. Тот остановился, огляделся по сторонам и быстро ответил. Потом каждый пошел в свою сторону.
Хаджи приказал оставаться в укрытии.
— Как так? Их же надо застать врасплох! — возразил бородатый.
— Рано еще!
Из-за глинобитного дувала, напротив которого они залегли, вышел мальчик, что-то пряча под одеждой.
Сердце Хаджи Карима бешено заколотилось. Сын! Хотелось крикнуть: «Голь Ахмад! Иди сюда! Я, твой отец, вернулся! Через целых три месяца!»
— Глянь-ка, Хаджи! — прервал его мысли бородатый. — Он что-то тащит! — и вскинул ружье.
В глазах у Хаджи потемнело, и, стремительно повернувшись, он всем телом навалился на прицеленное в сына ружье.
— Кто из нас старший, болван, я или ты?
— Хаджи у нас за старшего! — поддержал его школяр. От нервного возбуждения его бил озноб и мелко стучали зубы. Трое других разлеглись на земле. Им было все безразлично.
Минут через пятнадцать аул затих, огни погасли и все погрузилось в ночь. Хаджи с ужасом подумал, что ведь этот аул может превратиться в заброшенное кладбище, где некому даже будет оплакивать покойников. Он не сводил глаз с дувала своего дома; сердце сжалось, захотелось отшвырнуть ружье, бросить всех — и школяра, и бородатого и кинуться к жене, к Голь Ахмаду, к соседям. Но как? В его-то положении! В горле запершило, и Хаджи откашлялся.
