— Вы езжайте, а я поговорю с кем-нибудь из крестьян и вернусь пешком.
Было душно и сыро, небо без единого облачка казалось слегка темнее обычного. Насколько хватало глаз, тянулись рисовые поля, и этот монотонный пейзаж оживляли лишь глинобитные хижины, иногда обнесенные забором, да ряды раскидистых ив. Поля скрадывали расстояния, но до деревни, казалось, и в самом деле недалеко. Весь уезд располагался на сравнительно небольшом пространстве. Уездный центр с трех сторон окружали холмы, переходящие в горы.
Я шел по насыпной дорожке и наткнулся на работавшего в поле крестьянина. Воздух был здесь особый, пропитанный запахом рисового поля.
Крестьянин лопатой открывал запруду, чтобы заполнить водой участок поля, и, поглощенный работой, не заметил меня.
— Салам алейкум, отец! Бог в помощь! — приветствовал я его.
Он обернулся. На вид ему было лет шестьдесят, среднего роста, худощавый. Дочерна загоревшее лицо в глубоких морщинах, седая бородка. Одет он был в старую выгоревшую гимнастерку, такие же штаны и доживавшие свой век, купленные где-то на барахолке, ботинки. На голове — темно-синяя чалма.
Увидев меня, старик растерялся. Не оттого, что я был одет кое-как и не очень чисто, как и подобает в такой поездке, и походил на работягу-дорожника. Смутил старика пистолет, болтавшийся у меня на поясе, и, с опаской глядя на меня, он ответил:
— Ваалейкум ассалам, дай тебе бог здоровья! Что-нибудь случилось?
Я сразу понял, в чем дело, и постарался успокоить беднягу.
— Отец, дорогой, все в порядке. Я из Кабула, понимаете, приехал сюда, чтобы написать про крестьян. Увидел вас, дай, думаю, поговорю с человеком, расспрошу про ваше житье-бытье, если, конечно, не возражаете.
Он, кажется, ничего не понял, но успокоился:
— А ты кто?
— Я журналист, пишу для газеты.
— Значит, на правительство не работаешь?
— Как же так? — решительно возразил я. — Именно на правительство и работаю. А вам что, правительство не нравится?
— Упаси боже, — ответил крестьянин. — Я такого не говорил. Я просто не понял, чего тебе надо.
Я пояснил с улыбкой:
— Мы с вами поговорим, а потом я напишу, как вы живете, как работаете, какие трудности, какие жалобы, чем довольны, чем недовольны. Все это напечатают в газете, чтобы о вас узнали и власти, и весь народ, и у нас в стране, и во всем мире.
Старик с хитрецой спросил:
— Да простит тебя господь, ты, может, ославить меня собираешься?
— Не ославить, уважаемый, а прославить. Так не возражаете, если я у вас кое о чем спрошу?
