– Никак нет, – шепотом ответил Мишковский. – Сам не ведаю, чем не угодил. Уж, казалось бы, бился с утра до ночи и с ночи до утра, чтобы графа и графиню ублажить.
– Плохо, значит, бился, – сурово сказал Литта, насторожившийся при явном оттенке двусмысленности, который уловил в словах Мишковского.
Хм, что это значит, с ночи до утра бился, чтобы графиню ублажить?..
Неужто Юлия могла его до себя допустить?!..
Как ни возмущала графа Литту эта догадка, он готов был с нею согласиться, ибо знал Юлию… хорошо знал! Он еще не забыл – да и как мог забыть?! – тот бурный роман, который развернулся в Неаполе, а потом продолжался в Риме, Луке, Триесте, Венеции и Милане между Юлией и Джованни Пачини. В конце концов Литта уехал на свою виллу близ Генуи и там ждал, пока эта вулканическая страсть, возникшая у подножия Везувия, иссякнет.
Он был уверен, что Пачини, тщеславный и не слишком-то далекий, скоро надоест Юлии, ибо она была умнее и сильнее его. Но куда сильнее, чем Джованни, она любила Джованнину, жизнь которой спасла. Девочка была дорога ей как собственное дитя! Литта понимал, что невозможность иметь ребенка будет всегда мучить Юлию, оттого она так привязалась к малышке. Чувствуя себя отчасти виноватым в том, что у Юлии не будет детей, Литта не взывал к ее благоразумию, а давал ей время самой понять: невозможно вечно быть женой чужого мужа и матерью чужого ребенка! Он терпеливо ждал, пока блудная дочь вернется, и вот наконец это произошло.
Литта чуть не плакал от счастья и не мог на Юлию насмотреться! Она стала истинной женщиной, и неутоленная страстность натуры придала особую утонченность лицу, соблазнительность – фигуре, изысканность – жестам. В общем, отцу было чем гордиться!
Юлия казалась, как всегда, жизнерадостной и веселой, но под глазами залегли темные тени и уголки губ чуть опустились. Литта догадался, что роман с композитором окончен.
Постепенно Юлия рассказала, как это произошло.
Пачини исправно поставлял театрам новые и новые оперы, однако их ставили куда менее охотно, чем раньше. Говорили, что он исписался, что страсть к чужеземной графине его иссушила, лишила таланта. А Юлия твердила любовнику, что расхожие, банальные, мещанские сюжеты не достойны его таланта, что ему нужно сделать перерыв между писаниной на потребу публики и создать истинный шедевр, трогательный и интригующий, но в то же время трагический, обусловленный местом действия. Тот самый, о котором они говорили в Помпеях и который должен быть назван «L’ultimo giorno di Pompei», как сам Пачини предложил! Юлия даже придумала сюжет и героев, дала им имена!
